Палач

Она демонстративно долго вытаскивала сигарету из пачки, долго искала в сумке зажигалку, долго прикуривала. Я терпеливо ждал, не делая ни малейшей попытки помочь ей. Наконец она выпустила струйку дыма — вбок и вверх, и спросила меня ангельским тоном:

— Это допрос?

— Нет, что вы, Ольга Матвеевна. Вы пришли по моей просьбе побеседовать о… об интересующих нас вопросах.

Голос ее окончательно уподобился звукам райской арфы:

— Так о каких ложных показаниях в таком случае вы говорите, Андрей Антоныч? Вы ведь вызвали меня не на допрос, а просто побеседовать, не правда ли? Я вообще никаких показаний пока что не давала. И не собираюсь давать. И заявлений писать — тоже. Никаких. Ничего не было. Вы понимаете — ничего. Нет заявления — нет и никакого дела.

— А зачем же вы тогда приходили на прием к врачу?

Я вытащил из папки ксерокопии медицинских бланков, исписанные неразборчивым, как у всех врачей, почерком и пододвинул к ней.

— Вот копия собственноручных записей врача, Деревянко Виталия Григорьевича, который вас в тот день осматривал. Ознакомьтесь, пожалуйста. Тут и его собственноручная подпись имеется, Ольга Матвеевна.

Она даже не взглянула на них. Пожала плечами, снова затягиваясь сигаретным дымом:

— Я просто была расстроена… Плохо себя почувствовала. Хотя у нас никакой ссоры и не было… С ним. С моим…так скажем, молодым человеком.

Человеком! Она даже не догадывается, но я ведь уже успел поговорить с врачом. И он с абсолютной уверенностью утверждает, что ее изнасиловали по крайней мере двое. Накачали каким-то образом наркотиками и изнасиловали, не смотря на ее вялое сопротивление — картина для него и тем более для меня ясней ясного. А она, судя по всему и не помнит, что в том своем состоянии призналась в этом врачу. Я промолчал, ожидая, что она мне еще наплетет.

Она бросила на меня быстрый взгляд из-под приспущенных ресниц и улыбнулась:

— И потом, Андрей Антоныч, вы же знаете — женщины так часто действуют нелогично.

Это она-то — и нелогично?!

Я смотрел на эту красивую бабу и начинал потихоньку заводиться. Она явно что-то задумала. Но не собиралась мне об этом рассказывать.

— А ну как мы вас возьмем, гражданка Драгомирова, и задержим! По закону. Чтобы вы подумали у нас здесь как следует, суток эдак двое-трое, в чудесной компании милых дамочек с Московского вокзала, — вдруг раздался громкий голос за моей спиной.

От неожиданности я чуть не подскочил и резко обернулся. Это весело сказалсидящий за столом у окна Коля Аникушин.

Сообщил и наклонив голову, как птица, уставился на нее. А я уставился на него и мысленно уже вцепился пальцами в его тонкую шею. Идиот!

— Задерживайте, — снова пожала она плечами. — Но вряд ли вы услышите от меня другой ответ.

Я снова посмотрел на нее. Она не была напугана дурацкими словами Аникушина. Она просто замкнулась в себе. И она явно что-то задумала. Я не мог ее сейчас расколоть, но продолжал спрашивать.

— Вы ведь по профессии — журналистка?

— Журналист, — поправила она меня. — Журналист-международник. И фоторепортер.

— Хорошо. Пусть так, — легко согласился я. — Я не могу, не имею права заставить вас написать заявление. Но вы, как человек неглупый, улучите свободную минутку и подумайте о том, что вы у них, у преступников, можете оказаться далеко не последней жертвой.

— А с чего вы взяли, что я — жертва? — весьма натурально удивилась она.

Я продолжил, не обращая внимания на ее реплику:

— Потому что они остаются на свободе. Благодаря вам. И если случиться еще что-нибудь — в этом будет и ваша вина. И ляжет она на вашу совесть.

— Вот если что-нибудь действительно случится — вы и разбирайтесь, — спокойно отпарировала она, снова не глядя на меня. — Это ваша работа, вам за нее деньги платят. А со своей совестью я уж как-нибудь сама разберусь. Без посторонней помощи. Я могу идти?

Я взял ручку и написал несколько цифр на желтом прямоугольнике картона — своей визитке. Неудачный какой-то цвет, честно говоря. Положил визитку на стол перед ней.

— Здесь мои телефоны, — сказал я. — Служебные. И домашний я написал. Если все же вы надумаете, — можете мне звонить в любое время. Спасибо, вы свободны.

Она не глядя сунула визитку в боковой кармашек сумки. Неторопливо загасила сигарету. Поднялась и не прощаясь, выплыла за дверь — прямая, невозмутимая и очень далекая от меня и нашего маленького прокуренного мирка.

Коля посмотрел ей вслед и, когда она скрылась за дверью, фыркнул, презрительно ухмыляясь:

— Ну и стерва! Да рупь за сто, Андрей Антоныч — шлюха валютная. А понтов-то, понтов: тоже мне, международник, фоторепортер! Да я таких репортеров в «Прибалтийской»…

Я повернулся к нему, не дав договорить.

— Ты что, родной, вконец уработался?! — рявкнул я.

— А что я-то, что? — зачастил обиженно Коля.

— Сколько раз я тебе говорил — не встревай в мои разговоры с клиентами. Тем более такими, как она! Говорил я тебе или нет? А?

— Говорили… Да я хотел как лучше, Андрей Антоныч… Правда, Андрей Антоныч…

Коля понуро сник, его оттопыренные уши стали свекольного цвета. Я перевел дух, потянулся за сигаретами.