Палач

— Хочу дать вам еще один шанс подумать, Оля. Если дело закрутится, назад дороги не будет. Надеюсь, вы понимаете, что я лично по подворотням в киллера играть не буду: на это есть другие люди, про которых мне и знать незачем. Но если вы сейчас скажете мне «да», машину не сможет остановить никто. Ни вы, ни они. Даже я не смогу. Потому что мои люди могут меня не понять. Или понять не правильно. Вы ведь понимаете, что внезапное изменение приказов…руководителя на прямо противоположные в моем деле весьма отрицательно влияет на исполнительность подчиненных. Дисциплина начинает падать, сомнения разные в головах появляются… Впрочем — это и не в моих правилах. Правилах моей игры. А с момента заключения нашей сделки — это уже и ваши правила. И хотите вы этого, или нет, но вам придется делать ставки именно по ним, Оля. А ставки бывают подчас весьма и весьма высокими… Ваши приятели могут потерять многое — здоровье, деньги. А если, не дай Бог, кто-нибудь перестарается, — народ у нас горячий, неуправляемый, — то и жизнь. Вы себе в этом отдаете отчет?

— Да, — тут же абсолютно хладнокровно ответила она.

Я улыбнулся.

— Ну что ж. Да — так да… Ну-с, милая барышня, а теперь рассказывайте мне про ваших злодеев. И если можно, поподробнее и не торопясь.

— Вы сами все прочтете, — сказала она.

Она вытащила из своего баульчика большой конверт. Вытряхнула из него на столик пластиковую папку с бумагами и фотографиями. Конвертом подтолкнула папку ко мне. Руками она папки ни разу не коснулась — это я мгновенно отметил. Сообразительная девочка. Небось и упаковывала листочки с фотографиями в перчатках. Она быстро цапнула лапкой конверт и сунула его обратно в баул.

Я отставил в сторону чашку и вытащил из папки листы бумаги с отпечатанными на принтере текстами. К листам были прикреплены цветные фотографии. Я пробежал глазами тексты. Просмотрел снимки. Лица всех четверых были мне незнакомы. И никто никогда не упоминал о них при мне — на память я свою пока что не жалуюсь. Так, обыватели, мелочь.

— Солидно работаете, Оля, — сказал я, отложив листы в сторону. — Сразу видна профессия. И что же мне нужно сделать с вашими клиентами? Чего же такого инфернального вы для них напридумывали?..

Она огляделась по сторонам и вместе со стулом придвинулась поближе ко мне. Чуть перегнувшись через столик, сказала, буравя меня черными провалами зрачков:

— Запоминайте…Славик.

Глава 10. ПОКА ЧТО ЕЩЕ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ.

Я неподвижно сидела в своей машине. Она была припаркована среди других машин у тротуара в нешироком старом переулке возле полукруглой арки дома номер пятнадцать — точно в том месте, где мне было указано в коротком телефонном разговоре. Мне позвонили сегодня утром, на работу в редакцию по моему личному телефону, который стоит у меня на столе — свой домашний номер телефона я Славику не дала и давать не собиралась. Кто мне звонил — я не знала: себя же он, естественно, не назвал. Но не Славик. Хриплый мужской голос, говорил быстро и деловито, тоже не называя меня по имени. Он произнес обусловленную еще в ресторанном разговоре между мной и Славиком фразу, я тоже ответила условной, — шпионские страсти, но совсем не смешные в моей весьма печальной ситуации — и он назначил мне эту встречу.

Я приехала раньше назначенного по телефону срока и уже находилась здесь минут пятнадцать. Двигатель я, согласно данным мне по телефону инструкциям, выключила, света в салоне не зажигала. Я поежилась и подняла воротник куртки. Меня слегка знобило. Думаю, не потому, что печка была выключена, а потому что я почти со стопроцентной уверенностью знала, что вскоре должно произойти.

Я сидела, курила и старалась думать о чем-нибудь постороннем, не связанном с тем, что меня ждет: о том, например, как совсем неподалеку отсюда, не смотря на холодный осенний вечер, сверкает огнями рекламы и витрин магазинов шумный безалаберный Невский, по которому текут толпы народа, проносятся машины, а я сижу здесь, где совершенно пустынно и тихо. Сижу и жду. Гляжу на маячащий желто-оранжевым светом одинокий уличный фонарь, на мокрый после недавнего очередного дождя выщербленный асфальт, вяло разукрашенный неяркими отсветами из окон близстоящих домов. Старый умирающий город, старый никому не нужный петербургский переулок. И я — тоже никому, кроме себя не нужная дура.

Переулок по-прежнему был безлюден — никого и ничего. Я посмотрела на фосфоресцирующие стрелки часов, встроенных в переднюю панель: двадцать два пятьдесят две. Я приоткрыла окно и выбросила окурок. Закурила новую сигарету. Было по-прежнему очень тихо. Только откуда-то сверху, из освещенных окон старого обветшавшего дома негромко доносились звуки музыки — как ни странно, классика. Я даже не сразу узнала ее — Sinfonia Concertante ми-бемоль мажор Моцарта, — моя любимая. Откуда, почему именно она?.. И именно сейчас?.. И именно для меня — или для нее?..