Палач

Но молодой вор ничего не трогал. Он медленно переходил от повозки к повозке, заводил пустые разговоры с селянами, с их женами и дочерьми. Один раз даже купил за медный грош малый кувшин жидкой сметаны и, едва пригубив, отдал его двум нищим — старику и старухе. Хотелось пива, а лучше вина. Но старая заповедь истинного вора препятствовала этому расслабляющему действию. Да и заинтересовавшие его повозки, пробив себе дорогу, уже успели сбросить кожаный верх и представили свой товар.

А товара было много, причем довольно разнообразного. Стоящие на повозках крепкие парни без устали вытаскивали и протягивали толпящимся внизу то лисью шкуру, то скатку английского сукна, то фламандские кружева, то короткий меч в кожаных с серебром ножнах, а то и золотые украшения. А были еще горшочки с густым медом, деревянные бочонки с хмельным вином, странная птица с красивыми переливающимися перьями и многое такое, что заставляло мужчин присвистывать от удивления, а женщин — восторженно ахать.

Патрик огляделся и увидел под одной из немногих глухих стен сложенные в небольшую пирамиду короткие бревна. Он тут же вскарабкался наверх и удобно устроился. Отсюда ему были хорошо видны все три интересующие его повозки и даже слышны уговоры купцов и ответы тех, к кому они обращались.

А еще молодой вор примерно на той же высоте, на которой восседал он сам, заметил господина в синих одеждах, о котором было столько сказано в харчевне за кружкой пива. По-видимому, палач появился недавно. Во всяком случае, Патрик не видел его раньше, хотя трижды обошел площадь по кругу.

Скрестив руки на могучей груди, палач стоял на деревянном возвышении в центре площади, а за его спиной угрожающе возвышался позорный столб. В черное от времени дерево на разной высоте были вогнаны такого же цвета толстые железные кольца.

Легкий ветер раскачивал полы его просторного синего плаща, но ничего не мог поделать с низко опущенным на лицо капюшоном. Было странно и непонятно, почему тот, кому было поручено столько трудов и забот на рыночной площади, стоял неподвижно, как и деревянный столб за его спиной. Не поворачиваясь, не оглядываясь, казалось, совсем ничем не интересуясь… Неужели он думал, а скорее всего, именно так и было, что вид позорного столба и того, кому отдают на растерзание виновного, вселяют в души людишек трепет и страх перед возможностью пасть в грех вольный или невольный?

Неужели, завидев страшилище, торговцы перестанут обманывать покупателя, обвешивать, обмерять его, всучивать вместо хороших плодов гнилые, клясться, что дешевле и лучше товара еще не было и не будет? Уж куда страшнее цеховые правила, запрещающие мастерам и их подмастерьям все эти подлости. Но без них ни один день не обходится.

То же самое и с покупателем. Вряд ли он устрашится погреть душу стертой монетой, обсчетом и сбиванием цен с помощью угрозы в адрес забитого селянина.

Так было и так будет. Всегда.

Патрик согласился сам с собою и даже весело подмигнул одеревеневшему палачу.

Но в следующее мгновение ему уже не было дел до господина в синих одеждах. Чем-то купцы на трех повозках угодили покупателю, и молодой вор увидел несколько рук, в которых тускнело желаемое серебро. Продажа состоялась.

Патрик скатился с бревен и юркнул в толпу, сгрудившуюся у богатых купеческих повозок.

Здесь торговля шла бойко. Соблазнившись замечательным товаром, богатые бюргеры Витинбурга, завидуя друг другу и выставляя себя напоказ, уже покупали вещи, которые при других обстоятельствах не приобрели бы, зная цену каждого добытого трудом гроша. Но, поддавшись общему настроению, рассудительные горожане под умоляющим взором своих жен и дочерей развязывали поясные кошели и отсчитывали серебро, а некоторые — и золото.

Патрик сразу же приметил толстого седобородого бюргера в добротной одежде, который добродушно переругивался со своей тощей дочерью. Его рука подрагивала на большом кожаном кошеле, и было видно, что очень скоро он поддастся на уговоры своего дитя.

Медлить было нельзя.

Оглянувшись, Патрик заметил приближающегося на шум бойкой торговли длинного и тощего разносчика. На его костлявых плечах лежала деревянная рама, к которой во многих местах были привязаны двуушные кувшины.

«Ты-то мне и нужен», — тихо, сквозь зубы, процедил молодой вор и, дождавшись, когда разносчик поравнялся с отцом и дочерью, легонько подтолкнул его в спину.

Рама съехала с плеч разносчика, и тот, еще ничего не поняв, завертелся на месте, пытаясь ее удержать. Но многие кувшины качнулись из стороны в сторону, стягивая деревяшку к горлу парня. Две глиняные емкости, висевшие на самых длинных веревках, ударились друг о друга и разлетелись на куски. И тут же седобородого бюргера окатило высвободившимся пивом, залило его выпуклый живот и остроконечные красные пулены.

Раздался первый смешок, очень быстро переросший в громогласный смех.