Палач

А молодому рыцарю уж очень хочется, чтобы на лице Эльвы выступили капельки холодного пота от того, что будет происходить на эшафоте. И тогда он подойдет к ней и предложит свой шелковый платок и крепкую руку.

Что касается самого Венцеля Марцела, то это был его праздник и он, конечно, желал продлить его. Тем более, что корзины мальчишек были опустошены лишь наполовину.

И только тогда, когда колокольные удары стали реже, а глаза всех присутствующих устремились на него, бюргермейстер вяло махнул платком, зажатым в правой руке.

Судья Перкель тут же выступил вперед и стал произносить слова, которые готовил весь вечер. Но люди слушали его вполуха. Все знали о чудовищных преступлениях разбойников и желали большего.

И вот в толпившийся народ врезались стражники и принялись делать проход.

– Ведут, ведут! – послышалось со всех сторон.

Неспешно, пытаясь каждой заминкой продлить свою жалкую жизнь, шли те, кому предстояли ужасные муки. Разбойники, надломленные предыдущими пытками, в большинстве своем уже не ожидали чуда ни от Господа, ни от людей. Лишь немногие из них все еще надеялись на невозможное. Они продолжали возносить молитвы к тому, кого не желали вспоминать в те мгновения, когда совершали ужасные злодеяния.

Выстроив приговоренных перед эшафотом, стражники отошли. И тут же из толпы понеслись проклятия и в разбойников полетели камни и гнилые овощи. Стоящие рядом мужчины и женщины стали плевать в них, сожалея, что слюна человеческая не яд змеиный.

По скрипучим доскам лестницы на эшафот поднялся городской глашатай. Развернув пергаментный свиток, он важно выпятил грудь и громко зачитал приговор. Но его едва слушали. Кому нужен перечень злодеяний, если все и так известно. Тем более никого не интересуют имена гнусных насильников и убийц. И только после того, как к первому названному подошел священник и, произнеся короткую молитву, перекрестил его деревянным крестом, народ стал утихать, готовясь к самому увлекательному.

Стража тут же раздела разбойника догола и привязала его к большому колесу, которое с таким старанием изготовил цех бондарей. Затем наступил черед второго преступника, а вслед за ним и всех остальных. И только когда богомерзкие людишки были накрепко соединены с тем, что епископ Базельский назвал «колесом, освобождающим душу», на площади появился он.

Головы всех присутствующих сразу же повернулись к нему. К тому, кто Богом и людьми призван был сегодня тяжелой металлической палицей раскрошить греховную сущность – тело, чтобы через его жуткие раны выпустить святое – душу.

Появления именно этого человека с нетерпением ждали сотни и сотни людей. Ждали с самого восхода солнца. Ждали, едва услышав о назначенных казнях. Ждали после первых горестных слухов о преступлениях разбойников. Ждали, помня первые сказки матерей, в которых палач всегда появлялся, чтобы закончить родительскую историю, рассказанную на ночь. Ибо всем известно и понятно: придет палач, казнит – и сказка закончится. Независимо от того, будет ли казнен кровавый разбойник или прекрасный юноша, посмевший возжелать руки и тела принцессы. Но со смертью эта сказка заканчивается. А потом будет еще одна…

Однако перед тем как эта история на городской площади завершится, будет зрелище, будет праздник для тех, кто желает отмщения. Пусть и чужими руками.

Толпа взревела. Это был он! В просторном плаще с капюшоном и с увесистой металлической палицей в руках.

Палач медленно вступил в площадную грязь, и стоящие рядом люди в благоговейном страхе отшатнулись, освобождая ему путь к предназначенному. И он пошел, не поднимая головы, врезаясь в толпу подобно носу огромного корабля, идущего навстречу бушующим волнам. Ему улыбались, ему рукоплескали, как родному, желанному человеку. Но он даже не взглянул на приветствующих его людей. Проделав свой недолгий путь, он остановился у эшафота и с величайшим достоинством… поклонился тем, кого суд Божий и человеческий отдал ему на нестерпимые муки.

Толпа на мгновение умолкла и тут же разразилась новым восторженным криком. Всем и каждому стало понятно – мясник благодарит свинью за ее мясо, перед тем как вонзить нож в живое тело.

Палач, не выпуская своего страшного оружия, сбросил с себя плащ. И без того бледные лица приговоренных утратили последние живые краски и покрылись мелкими капельками пота.

Небрежно швырнув плащ на первую ступеньку эшафота, палач положил рядом палицу и стал не спеша стягивать с себя котту[5]. Оставшись по пояс голым, он расправил плечи и потянулся к своему оружию.

И тут он вздрогнул. На его металлической палице лежала рука ребенка. Раздался сдавленный крик, и уже другие руки, руки матери, схватили тельце десятилетней девочки и уволокли ее под столбы эшафота.

Те немногие, что заметили печальный поступок девочки, отвернулись и перекрестились. Стоящие за ними не увидели оскорбительного прикосновения, во все глаза пожирая фигуру и лицо палача.

– Клянусь своими сапогами – ничего ужаснее этого страшилища не встречал…

– От одного взгляда на него можно умереть.

– Ого-го, вот это палач. Мечта самого дьявола…

– Это его любимый сын…