Палач

Чувствуя себя немного виноватой за вспышку гнева, Бакстер вспомнила, как сама полтора года назад пришла в чрезмерное возбуждение, когда впервые увидела перед собой Тряпичную куклу, – поняла, что соприкоснулась с чем-то чудовищным, и стала фантазировать, какие головокружительные последствия ждут ее карьеру после такого расследования. Она уже собиралась что-то сказать, но в этот момент машина повернула и припарковалась у большого дома в приятном пригороде. Бакстер никак не могла сообразить, где они.

Она в замешательстве уставилась на здание, выстроенное в псевдотюдоровском стиле, которому каким-то образом удавалось оставаться одновременно заброшенным и уютным. Сквозь глубокие трещины в подъездной дорожке пробивались внушительного вида сорняки. Разрозненные, приглушенных тонов лампочки рождественской гирлянды отчаянно льнули к облупившейся краске оконных рам, обрамлявших мутные стекла; над дымоходом, увенчанным птичьим гнездом, лениво курился дымок.

– Странный отельчик, – прокомментировала она.

– В этом доме живет семья Руша, – объяснила Кертис, – насколько я знаю, время от времени они приезжают к нему в Штаты, а он, когда есть возможность, навещает их здесь. По его словам, в Америке он живет в гостиницах. Такая уж у нас работа – все время в разъездах.

Руш вынырнул из дома, доедая на ходу тост. И сразу будто слился с морозным утром: его белая рубашка и синий костюм перекликались с редкими облачками, плывшими по небу, а серебристые пряди поблескивали точно так же, как ледяной наст.

Он заскользил по подъездной дорожке, а когда Кертис вышла из машины, чтобы его поприветствовать, врезался в нее, но так и не выпустил из рук тост.

– О господи, Руш! – жалобно воскликнула она.

– А колымагу еще больше вы не нашли? – услышала Бакстер насмешливый вопрос Руша перед тем, как специальные агенты сели обратно в микроавтобус.

Он сел у окна напротив Эмили, предложил ей кусочек своего тоста, увидел нелепую оранжевую шапочку у нее на голове и ухмыльнулся.

Водитель тронулся с места, и они поехали дальше. Кертис принялась листать какие-то бумаги, а Бакстер с Рушем стали смотреть на мелькавшие за окном здания, превратившиеся под урчание двигателя в одно размытое пятно.

– Боже мой, как же я ненавижу этот город, – произнес он, когда они проехали реку и перед ними открылся впечатляющий вид: пробки, шум, мусор, толпы, переполняющие слишком узкие транспортные артерии, так что недалеко до глобального сердечного приступа, и граффити на любой поверхности, доступной, по неудачному стечению обстоятельств, для вытянутой руки.

Кертис с извиняющимся видом улыбнулась Бакстер.

– Он напоминает мне школьные годы, – продолжал Руш, – знаете, вечеринка в доме богатого одноклассника, когда родители уехали, и в их отсутствие все архитектурно-художественное великолепие растаптывается, уродуется и попросту игнорируется только для того, чтобы собрать под одной крышей серую массу, в принципе не способную его оценить.

Пока минивэн медленно двигался к перекрестку, они сидели в напряженной тишине.

– А мне нравится, – восторженно заявила Кертис, – здесь куда ни глянь, повсюду история.

– Если честно, то точка зрения Руша мне намного ближе, – откликнулась Бакстер, – как вы сами только что сказали, здесь действительно повсюду история. Но если вы видите Трафальгарскую площадь; то я – расположенный напротив переулок, где мы выудили из мусорного контейнера тело проститутки. Вы – здание парламента, я – катер, за которым мы должны были гоняться по реке и из-за которого я не попала… в общем не попала туда, куда должна была попасть. Все так, но это все равно не мешает Лондону оставаться моим домом.

Впервые за все время специальный агент оторвался от окна и окинул Бакстер долгим, изучающим взглядом.

– Руш, скажите, вы давно уехали отсюда? – спросила Кертис, которой, в отличие от остальных, не показалось таким уж комфортным молчаливое спокойствие, царившее в минивэне.

– В 2005 году, – ответил он.

– Наверное, тяжело оказаться в такой дали от семьи.

Дамьен явно не был настроен об этом говорить, но все же с неохотой ответил:

– Да, тяжело. Но я каждый день слышу их голоса, так что они для меня всегда как будто рядом.

Бакстер поерзала на сиденье, несколько смутившись откровенности специального агента. Кертис только ухудшила ситуацию своим неуместным и неискренним умилением:

– Ой, до чего трогательно!

На парковке для посетителей тюрьмы Белмарш они вышли из машины и направились к главному входу.

Агентов попросили сдать личное оружие, сняли у них отпечатки пальцев, провели через тамбур с металлодетектором, просветили рентгеном, обыскали вручную, после чего попросили подождать начальника тюрьмы.

Когда Кертис, извинившись, сказала, что ей нужно отойти, Руш стал напряженно оглядываться по сторонам. Через несколько мгновений до Бакстер вдруг дошло, что он мурлычет под нос песню «Холлабэк Герл» Гвен Стефани.

– Вы в порядке? – спросила она.

– Извините.

Бакстер окинула его долгим, подозрительным взглядом.

– Я всегда пою, когда нервничаю, – объяснил он.

– Нервничаете?

– Не люблю замкнутых пространств.