Палач

Длинноносик, подумал он, быстро оправился от робости и теперь судит общество, собравшееся у Оскара, как грозный судия. «Ну что же, я тебя больше не приглашу. Маленький Мук. Гадкий и неблагодарный Маленький Мук, Будешь сидеть в своей конуре в Бруклине и вспоминать, как однажды побывал на парти у Оскара Могущественного».

Слева от Оскара сидела Сюзен Вудъярд, посему, поняв, что важничающего длинноносика ему не вовлечь в светскую беседу и ничего, кроме грубостей, он от Яцека не услышит, Оскар обратился к ней:

— Ты имеешь хорошее время, Сюзен?

— Без сомнения, Оскар. — Сюзен понизила голос и поглядела искоса через плечо Оскара на Габриэл. — Всегда, когда я нахожусь с тобой, я имею восхитительное время.

Оскар заметил, что он очень полюбил стандартные американские идиомы и выражения. Что может быть стандартнее и слаще вопроса «Имеете ли вы хорошее время?» и ответа Сюзен, что она «имеет хорошее время», однако важна интонация вопроса и ответа. А интонация ответа Сюзен была мягкой, слизистой, мокро-горячей, какой, наверное, сейчас была и пизда Сюзен под безвкусным сооружением Сони Бетти и под белыми коттоновыми, довольно крупными трусиками, какие — знает Оскар — неизменно носит Сюзен…

— Внимание! Внимание! — Стив Барон застучал ножом по своему бокалу.

Шум, создаваемый обедающими ста двадцатью пятью гостями, резко уменьшился, еще с полминуты продержался на уровне определенного количества децибел, наконец в последний раз резко взвизгнули два-три запоздалых вскрика, чья-то не ко времени фраза полоснула воздух… и все стихло.

— Я хочу поднять бокал, — объявил Стив Барон, поднимаясь, — за нашего красивого и молодого новорожденного, за Оскара!

Гости зааплодировали и зашумели, но Стив опять застучал ножом по бокалу:

— Я не закончил тост, прошу прощения… Появившись среди нас совсем недавно, Оскар Худзински стал незаменимым членом нашего общества, друзья, и это неоспоримо. Оскар принес в нашу жизнь свежесть, очарование, элегантность и загадочность своей необыкновенной личности. Все мы любим тебя, Оскар, особенно наши женщины, — весело подчеркнул Стив, — и желаем тебе всегда быть таким же молодым, красивым и блистательным, каким ты сейчас сидишь среди нас. За Оскара!

Оскару пришлось встать и раскланяться ко всем тринадцати столам. Находя в каждом из своих гостей множество недостатков, называя их за глаза чуть ли не стаей шакалов, он тем не менее был польщен, и очень, тостом Стива. Замедленный, тяжелый, производящий впечатление навсегда объевшегося буржуа, писатель оказался наделен душевной теплотой. Оскару стало стыдно, что он такой нетеплый и злой, и потому, подождав, пока утихнут выкрики «За Оскара!», он, подозвав Жозефа, объяснил ему на ухо, чтобы сменили бокалы и принесли за каждый стол шампанского. Жозеф понимающе кивнул и удалился. Только сейчас Оскар заметил на руках у Жозефа белые перчатки.

— За моих гостей! — Оскар встал и, сделав полукруг рукою, держащей бокал с шампанским, добавил: — За самых прекрасных, самых интересных гостей в мире!

— Мир — дружба! — Ехидный голос Яцека облил Оскара холодной водой, когда он, выпив шампанское, сел.

— Что? — переспросил Оскар.

Ястребиное личико Габриэл между Оскаром и Яцеком насторожилось, вслушиваясь в незнакомые ей звуки.

— Я сказал, что осталось только вам всем проскандировать «Мир — дружба! Мир — дружба! Я люблю моих гостей за то, что мои гости любят меня. Вместе мы любим друг друга». Много любви получается, Худзински. Слишком много на каждый квадратный метр этого зала. Еще пять-шесть лет тому назад, Оскар, ты пел другие песни…

— Какие песни? — Яцек начинал его раздражать уже серьезно. Он пригласил длинноносика из жалости, чтобы он тоже — хоть раз в жизни — имел хорошее время. А он…

— Я хорошо запомнил твои тогдашние высказывания, Оскар. У меня хорошая память. Напомнить тебе? «Больше всего не люблю старых богатых леди. За каждой какая-нибудь гнусность скрывается. Удачливые торговки пиздой». Или другое, также очень яркое: «Хочется ворваться в зал Метрополитен-Опера во время премьеры нового балета и расстрелять разбриллиантенных зрителей из хорошенького новенького армейского пулемета…» И вот ты сидишь среди тех, кого тебе еще пять лет назад хотелось расстрелять из пулемета. Посмотри, — Яцек обвел рукою стол, — это именно они, твои гости, ходят на премьеры новых балетов в Метрополитен-Опера.

Яцек скорчился и застыл в снисходительной улыбке.

— Слушай, не нужно работать моей совестью, — сказал Оскар. — Я уж как-нибудь сам разберусь…

Оскар хотел еще что-то добавить, швырнуть Яцеку, что он глупый и злой неудачник, никто, ничтожество, приглашенное в настоящую жизнь Оскаром из милости, по причине сентиментальных воспоминаний, оставшихся у Оскара о нескольких неделях, проведенных им в затхлой комнатушке Яцека Гутора в Бруклине, — Яцек тогда подкармливал безработного Оскара рисом… Вспомнив о том рисе, о том далеком рисе, с овощами и без мяса — уже тогда Яцек был вегетарианцем, — Оскар остановился. Весь стол молча смотрел на них, очевидно, по интонации было понятно, что они ссорятся.