Палач

Оскар взял со стола бутылку французского вина, в очередной раз наполнил бокал. Одна Наташкина рука во время разговора непроизвольно гладила ее выпуклый, очень миленький животик и время от времени спускалась, чтобы ущипнуть и подергать рыженькие заросли под ним. Постепенно внимание Оскара все более переключалось на животик, на Наташкину руку, ласкающую животик, на рыжевато-блондинистые, закручивающиеся пряди, скрывающие основное Наташкино достоинство — ее драгоценную пипку… Наташка продолжала разглагольствовать о Яцеке, о тараканьей теории, но Оскар уже не слышал слов…

— Можно я поцелую твоего таракана? — спросил вдруг Оскар и, не дожидаясь Наташкиного ответа, съехал вниз по розовой простыне и скоро уже раздвигал рыженькие заросли в поисках Наташкиного таракана.

2

Оскар вышел из такси на 42-й улице и шел теперь вверх по Третьей авеню. До встречи с Джерри Гольдсмитом оставалось еще полчаса.

К середине мая Оскар окончательно смирился с существованием в его мире ожившего мертвеца. Яцек Гутор оставил работу гарда и теперь по меньшей мере три раза в неделю учит вундеркинда Эстеллу языку Толстого, Достоевского и Наташки, получая за это, как догадывается Оскар, вполне приличную компенсацию.

Судя по сообщениям Габриэл с фронта, из дома на Бикман-плейс, Эстелла и Яцек отлично поладили между собой и даже время от времени отправляются вместе в музеи и на концерты. Габриэл, как кажется Оскару, безумно рада пробуждению своей нелюдимой дочери от неведомого сна.

Оскар не желает огорчать Габриэл своими подозрениями, хотя ему время от времени и хочется предупредить ее об опасности общения тринадцатилетней толстушки и тридцатипятилетнего тараканьего проповедника. «Вот забеременеет математическая Эстелла от таракана Яцека», — злорадно предполагает Оскар, однако так ничего и не говорит Габриэл. Она сошлется на невинность Яцека, на его «небесного цвета» голубые глаза… О, Габриэл найдет, что возразить. Временами, слушая ее восторженные панегирики «святому» Яцеку, Оскар начинает подумывать о том, что Его Величество Палач, кажется, теряет свое влияние на Габриэл.

«Женщины — существа по сути своей экстремистские. Однажды, может быть, мне придется увидеть и, более того, смириться с реформированной, посещенной благодатью и раскаянием Габриэл, вместо рабочей комнаты Палача стоящей на коленях в тараканьем храме», — иронизирует Оскар. Однако Габриэл по-прежнему два раза в неделю является к Палачу Оскару и, кажется, все еще получает ничем не омраченное удовольствие от оскаровского отточенного мастерства.

Единственная заметная Оскару тень святого гнома или его влияния проявляется у миллиардерши в выборе сценариев наслаждения. Оскар заметил у Габриэл очевидную склонность к представлению себя все более и более невинной жертвой жесточайших и несправедливейших насилий. В принципе отношения между Оскаром-Палачом и жертвой Габриэл всегда и были отношениями между грубым злом и нежной невинностью. Но никогда еще Габриэл не старалась выглядеть так невинно, не приходила в таких нежно-голубых, белых и розовых хрупких одеяниях, как сейчас. Разумеется, к концу каждого сеанса от одеяний остаются клочья на полу рабочей комнаты Оскара.

Белый пиджак Палач снял и несет его, легкий, на руке. Обычно зловещий и насильственный, тоже Палач по профессии, как и Оскар, Нью-Йорк в этот майский день притворился ласковым, залит желтым солнцем там и сям. В местах, куда солнце не достигает, прохладные и глубокие тени мирно я привлекательно лежат, может быть скрывая… ах, все что угодно могут скрывать нью-йоркские тени. Глубокий угол заброшенного паркинга может вполне вместить несколько трупов…

Оскар улыбается. Опасность, риск — неотъемлемая часть жизни этого города. Может быть, именно потому Нью-Йорк и привлекает к себе мазохистов всех стран и народов. А там, где мазохисты, там недалеко обязательно ищите Палача… Оскар осторожно подумал о том, что, будь у него чуть больше честолюбия, может быть, он попытался бы стать Палачом мира… Однако для этого следовало бы поступиться некоторыми удовольствиями… Оскар внезапно задумывается над самым главным: «А покорил ли он город или нет?..»

Джерри Гольдсмит ждет его в «Пи Джей Кларке». Оскар входит через боковую дверь, не желая проталкиваться через набитый до отказа бар. В самом последнем, обеденном зале ресторана Джерри машет ему рукой, привстав из-за столика в самом дальнем углу: «Оскар!»

— Хэлло, Оскар! Эй, ты где успел так загореть! Багамас, Джамайка? Французская Ривьера?

— Принадлежащий мне кусок крыши в известном тебе лофте. Сохо, Нью-Йорк… — смеется Оскар. И садится, повесив пиджак на спинку стула.

— Ну, приготовься, Оскар. По-моему, — скромностью, правда, я никогда не страдал, — репортаж получился великолепный.