Палач, или Аббатство виноградарей

— Ты неправ, Гаэтано. Я втайне давал нашему юному другу Сигизмунду такое поручение, когда мы выслушивали приветствия Роже де Блоне и доброго бейлифа, однако твой соотечественник отнесся к избавлению легко, словно моряк к минувшей опасности, и даже слушать не захотел ни о покровительстве, ни о золоте. Поэтому я был скорее раздражен, нежели удивлен подобным проявлением упрямства, как ты верно это назвал.

— Передай тем, кто тебя послал, заявил он, — добавил Сигизмунд, — пусть благодарят святых, Пречистую Деву или брата Лютера, как им больше заблагорассудится, но им лучше забыть, что на свете живет такой человек, как Мазо. Знакомство с ним не принесет им ни чести, ни выгоды. Скажи это прежде всего синьору Гримальди, когда вы отправитесь в Италию, а мы расстаемся навсегда. Вот что сказал мне этот храбрец после того, как его освободили из тюрьмы.

— Ответ, примечательный для человека в его положении, особенно слова, которые адресованы мне. Я помню, как взгляд его, полный значения, часто останавливался на мне, когда мы плыли по озеру; и я до сих пор не могу уяснить, чем это было вызвано!

— Синьор из Генуи? — осведомился проводник. — И не связан ли он случайно каким-либо образом с городскими властями?

— Да, я генуэзец, и определенно имею некоторое касательство к властям этой республики, — ответил итальянец, с легкой улыбкой повернувшись к своему другу.

— Тогда незачем доискиваться, почему Мазо знакома ваша внешность, — со смехом отозвался Пьер. — Из числа всех жителей Италии не найдется никого, кто чаще сталкивался бы с властями, чем Мазо. Однако рассуждать некогда. Поторапливай мулов, Этьен, — presto! Presto!note 153

Погонщики отозвались протяжными возгласами, походившими на шипение ядовитых змей, которое заставляет путников ускорять шаг и едва ли не тем же образом действует на мулов. Разговор прекратился — и все устремились вперед, размышляя — каждый на свой лад — о происшедшем. Вскоре пустынная долина, которую путешественники одолевали в течение получаса, осталась позади, и они, миновав узкий проход, оказались среди грубого нагромождения камней, служивших когда-то материалом при сотворении мира. Растительности почти не было: лишь кое-где из-под камня пробивались редкие стебельки, словно бы случайно уцелевшие в этом величественном хаосе. Унылые обнаженные скалы, с прожилками железистых вкраплений, возвышались вокруг, и даже сверкающая вершина Велана, так долго вселявшая в путников бодрость, сейчас совершенно скрылась из виду. Пьер Дюмон вскоре показал на узкий проем между соседними пиками, откуда открывался небосклон. Здесь, по его словам, и начинался перевал через Альпы. Свет, все еще безмятежно царивший в этой области небес, составлял разительный контраст сгущавшимся внизу сумеркам; все путники радостно приветствовали первый предвестник отдыха после дневных трудов (и, добавим мы, оплот безопасности), ибо хотя никто, кроме синьора Гримальди, не заметил тайной обеспокоенности Пьера, нельзя было в столь поздний час находиться посреди дикой и неприглядной картины разрушения отрезанными от всякого сообщения с себе подобными, не испытывая робкого чувства зависимости человека от могучего и вездесущего Божественного Провидения.

Мулов вновь начали поторапливать — и всех без исключения путников охватило предвкушение скорого отдыха в стенах гостеприимного монастыря. День быстро угасал, и все разговоры смолкли из-за желания поскорее добраться до цели. Необычайная чистота атмосферы, которая на столь большой высоте казалась бесплотной, сообщала предметам ясность и отчетливость: никто, кроме местных жителей и Сигизмунда, привыкших к этому обману зрения (истина подчас оборачивается и такой стороной) и понимавших могущество сил природы в Альпах, не имел представления о точном расстоянии, которое отделяло их от цели. Еще по меньшей мере лигу предстояло взбираться по трудным каменистым тропам, однако и Адельгейда и Кристина невольно вскрикнули от удовольствия, когда Пьер показал на клочок голубого неба между седыми уступами, — там, по его словам, располагался монастырь. Кое-где, в тени нависающих скал, попадались остатки прошлогоднего снега, которые, вероятно, могли уцелеть до новой зимы: это было еще одно бесспорное свидетельство того, что путешественники поднялись на высоту, лишенную всяких признаков человеческого жилья. Колючий воздух также служил подтверждением, что они находятся в области вечного холода, где, как известно, и живут августинцы.