Палач, или Аббатство виноградарей

— Хвала Господу, что ты уцелел! Мы беспокоились за тебя, и на поиски барка уже отправлены лодки: но, к счастью, все завершилось благополучно. Этот юноша, как я вижу, швейцарец и воин — что ж, он будет вдвойне дорог нам и бесценен — как единственный, кто спас тебя, оказав всем нам этим величайшую услугу.

Сигизмунд принял комплименты, не утратив присущей ему скромности. Бейлиф, однако, не удовлетворился одними только поздравлениями и шепнул юноше на ухо, что подобная услуга, оказанная знатной персоне, будет в надлежащее время учтена консулами.

— Ты, герр Мельхиор, поистине счастливец! — заявил он вслух. — Как удалось тебе добраться сюда — морем или по воздуху? Возблагодарим же Господа, как призывает Роже де Блоне, за то, что тебе удалось выбраться сухим из воды! В нашем Аббатстве, наверное, предстоит весьма изысканная церемония, судя по тому, что туда стекается множество именитых людей из горных замков и даже из-за Рейна. Не было ли с тобой на барке иного попутчика, помимо тех, кого я вижу сейчас?

— Да, был еще один; но куда же он девался? Это доблестный генуэзец, о коем я рассказывал тебе, сир де Блоне, как о своем любимом друге. Гаэтано Гримальди — это имя ты прекрасно помнишь, или я расточал свои признания попусту!

— О, я так часто слышал от тебя об этом итальянце, что, кажется, сам давно уже с ним знаком! Когда ты вернулся с итальянских войн, ты только и повторял: «Гаэтано говорит так», «Гаэтано думает вот этак», «Гаэтано делает то-то и то-то»… Так это он сейчас с тобой приехал?

— Он, кто же еще!.. Счастливая случайность свела нас вместе на пристани Женевы после тридцатилетней разлуки, и во время последнего выпавшего нам тяжелейшего испытания мы были неразлучны. Я провел в дружеских объятьях тот ужасный миг, Роже, когда все исчезло из виду — небо, земля, горы и даже мое дорогое дитя; и только он был со мной — тот, с кем я пережил множество опасностей, мой верный товарищ, который не однажды из-за меня получал раны, недосыпал, пускался в долгий путь и делал все то, на что способна любовь, — он, волею судеб, был со мной в эту ужасную ночь!

Едва барон кончил говорить, как вошел его друг, на лице которого было написано выражение спокойного достоинства, отсутствовавшего только тогда, когда Гримальди было угодно забыть об условностях, приличествующих его сану, либо когда он поддавался своему горячему южному темпераменту, противоречащему правилам аристократической сдержанности. Барон представил его Роже де Блоне и бейлифу как особу, о которой только что велась здесь речь, и как своего давнего верного друга. Первый встретил его с искренней теплотой, тогда как герр Хофмейстер настолько замысловато изъявлял свою радость и уважение, что немало удивил этим присутствующих.

— Благодарю, благодарю, добрый Петерхен, — сказал ему барон де Вилладинг, ибо именно этим уменьшительным именем называли Хофмейстера те, кто мог позволить себе такую вольность. — Благодарю, верный Петерхен; твоя доброта к Гаэтано немало свидетельствует о любви ко мне.

— Я чту твоих друзей, как и тебя самого, герр фон Вилладинг, — ответил бейлиф, — ибо ты вправе требовать почтения от бюргерства и его верных слуг; но уважение, оказываемое синьору Гримальди, относится к нему лично. Мы всего только бедные швейцарцы, живущие в диких горах; солнце не балует нас теплом и мир — своим вниманием! И все же нам не откажешь в учтивости. Человек, который, подобно мне, многие годы провел на государственной службе, был бы недостоин своей должности, если бы, руководствуясь инстинктом, не умел выказать почтения особам, коих полагается чтить. Синьор, в случае утраты Мельхиора де Вилладинга это озеро сделалось бы нам немило на многие месяцы, а возможно — и на годы; но если бы мы потеряли вас, я молился бы о том, чтобы горы рухнули в воду и похоронили бы дерзкое озеро под своими обломками!

Мельхиор де Вилладинг и Роже де Блоне искренне посмеялись над неуклюжими комплиментами Петерхена, хотя самому бейлифу казалось, будто он изрек нечто необыкновенно умное.

— Синьор, я благодарен вам не менее, чем мой друг де Вилладинг, — сказал генуэзец, в глазах которого искрился смех. — Подобная учтивость не может не покорить нас, итальянцев, ибо я сомневаюсь, что по ту сторону Альп сыщется хоть один человек, который захотел бы подвергнуть хотя бы одно из наших морей столь ошеломляющему наказанию за простительную, и даже естественную, провинность. Но умоляю вас простить это озеро, поскольку, догадываюсь, оно сыграло всего лишь второстепенную роль и навряд ли обращалось бы с нами иначе, чем с прочими путешественниками, держись мы от него подальше. Разумнее было бы предъявить обвинение ветру, а поскольку ветра зарождаются на высотах, то, боюсь, в конечном итоге пришлось бы обвинить те самые горы, к которым ты обращаешься за справедливым возмездием, в организации заговора против нас.