Палач, или Аббатство виноградарей

— Так уж мир устроен, синьор: кто слишком честен, тому несдобровать. В сыщики идут неудачливые воры; почтовые чиновники греют руки на доходах от таможни; и мне не однажды приходилось бывать в странах, где патриотами считают тех, кто умеет ловко обирать своих ближних. Закон достаточно прочен и без моего скромного вклада в его укрепление; и потому, с вашего позволения, я останусь тем, кто я есть: человеком, который в опасной жизни находит удовольствие и мстит властям, сражаясь и смеясь над ними.

— Ты еще молод, и в тебе есть задатки для более достойной жизни!

— Возможно, синьор, вы и правы, — ответил Мазо, лицо которого внезапно потемнело. — Мы гордо называем себя венцами творенья, но судьбами своими управляем не более умело, чем Батист своим барком во время бури. Синьор Гримальди, я наделен задатками, которые делают человека мужчиной; однако законы, обычаи и проклятая вражда меж людьми сделали меня таким, каков я есть. Первые пятнадцать лет жизни меня готовили к церковной карьере, с тем чтобы в дальнейшем я надел шапку кардинала или получил доходную приориюnote 82; но помазываться мне пришлось соленой морской водой.

— Ты более знатного рода, чем это может показаться; есть ли у тебя друзья, которые пекутся о тебе?

В глазах Мазо сверкнул гнев — и он тут же отвернулся, стараясь, по-видимому, усилием воли подавить в себе вспышку ярости.

— Я рожден женщиной! — вымолвил он с особым ударением.

— Неужели твоя мать не страдает сейчас из-за тебя? Или она не знает, чем ты занимаешься?

Дерзкая улыбка на лице итальянца заставила синьора Гримальди пожалеть о том, что он задал такой вопрос. Некое чувство терзало душу Мазо, и он делал над собой нечеловеческие усилия, чтобы справиться с болью.

— Она умерла, — сказал итальянец резко. — Сейчас она посреди ангелов на небесах. Будь она жива, я никогда не стал бы моряком. — Мазо прижал руку к горлу, словно борясь с приступом удушья, и тут же добавил, усмехнувшись: — И тогда наш славный «Винкельрид» разбился бы о скалы.

— Мазо, ты должен прийти ко мне, когда я буду в Генуе. Я хочу еще раз увидеться с тобой и более подробно расспросить тебя обо всем. Одна светлая душа на небесах сокрушается о твоем падении, но некий влиятельный человек способен помочь тебе и порадовать ее.

Синьор Гримальди говорил с искренней теплотой и сожалением; Мазо, хотя и грубый по натуре, был тронут его неподдельным интересом и окончательно усмирил свой гнев. Он подошел ближе к знатному генуэзцу и почтительно взял его за руку.

— Простите мне такую вольность, синьор, — мягко сказал он, внимательно рассматривая морщинистую старческую руку с исхудавшими пальцами и сетью жилок, которую держал на своей темной, твердой ладони. — Мы не впервые осязаем друг друга плотью, но руки наши соединились впервые. Так будем жить в мире. Дурное настроение покинуло меня, и я умоляю вас, престарелый, доблестный синьор, простить мне мою дерзость. Вы обременены летами, почтенны и на вас почиет любовь Божия и человеческая; дайте же мне свое благословение, прежде чем я покину вас.

Высказав эту необычайную просьбу, Мазо опустился на колени со столь искренней почтительностью, что старику Гримальди не оставалось ничего другого, как исполнить ее. Генуэзец хотя и был удивлен, но не смутился. С подлинным достоинством и самообладанием, но сильно растроганный, что весьма приличествовало случаю, он произнес слова благословения. Моряк поднялся, поцеловал руку, которую он все еще держал, и, торопливо махнув всем в знак прощанья, сбежал вниз по склону и растворился во тьме ближайшей рощи.

Сигизмунд, внимательно наблюдавший всю сцену, заметил, как моряк быстро провел ладонью по щеке, и изумился необыкновенной взволнованности итальянца. Так же и генуэзец не находил смешным поведение их таинственного спасителя, поскольку почувствовал, как горячая слеза обожгла ему руку. Потрясенный, он вернулся в Блоне, опираясь на руку своего друга.

— Диковинная просьба Мазо напомнила мне о моем бедном пропавшем сыне, дорогой Мельхиор, — сказал он. — Ах, если бы Господу было угодно, чтобы мальчик получил благословение и оно пошло бы ему на пользу! Возможно, оно еще дойдет до него; я думаю, что Мазо — один из его гонимых законом товарищей, этим и объясняется его внезапная, странная просьба.

Беседа их, приняв еще более доверительный характер, продолжилась наедине. Все прочие отправились спать, и только в спальнях у обоих престарелых аристократов до позднего часа горели лампы.

ГЛАВА IX

Позвать швейцарцев! Пусть стоят на страже. Что там за шум?

«Гамлет»