Палач, или Аббатство виноградарей

— То, что мальчик полюбил тебя, Адельгейда, это естественно и только служит подтверждением его собственных достоинств; но мне обидно, что он недооценивает мою благожелательность и справедливость. Что мне знатность и богатство, если речь идет о твоем счастье?

— Ты забываешь, уважаемый отец, что ему еще только предстоит узнать, насколько мое счастье, во всех отношениях, зависит от него.

Адельгейда говорила быстро, с теплотой в голосе.

— Ему известно, что я отец, а ты моя единственная дочь; ему, как человеку рассудительному, следовало бы лучше понимать чувства старика в моем положении и не сомневаться в моей к нему привязанности.

— Да, но ему никогда не приходилось быть в положении отца единственной дочери, — с улыбкой заметила Адельгейда, — и потому он не может постичь твоих переживаний. Ему известны предрассудки относительно аристократической крови, и навряд ли сыщутся богачи, которые поделились бы своим богатством с ним, бедным юношей.

— Он рассуждает как состарившийся нищий, а не как молодой воин, и я заставлю его понять, что оскорблен недооценкой моих качеств. Или мы не Вилладинги, владельцы обширных земель, обладатели весомых прав среди граждан, чтобы мечтать о чужих деньгах, наподобие убогих попрошаек! Вы оба не понимаете меня, а иначе никто бы из вас ни минуты не предавался опасениям!

— Я никогда не считала, отец, что ты способен отказать Сигизмунду по причине его бедности, потому что знаю: того, чем мы владеем, хватило бы на всех нас; но уверена: тот, кто не может похвалиться знатностью рода, навряд ли встретит твою благосклонность.

— Разве мы живем не в республике? И разве право бюргерства — не единственное решающее право в Берне? Так почему же я должен искать препятствия там, где закон не чинит мне никаких препятствий?

Адельгейда, как и любая девушка ее лет, внимала радостным для нее словам будто зачарованная и все же в знак несогласия покачала головой, ибо сомнения не оставили ее.

— Я горячо благодарна тебе, отец, — сказала Адельгейда с подступившими к ее голубым глазам слезами, — что ради моего счастья ты готов отказаться от своих прежних мнений. Да, мы действительно живем в республике — и все же от этого не перестаем быть аристократами.

— Неужто ты будешь бороться с собой и отыскивать доводы, чтобы я не препятствовал тебе разделить участь безвременно умерших братьев и сестер?

Адельгейда вспыхнула, ибо, в порыве особой дочерней доверительности к отцу, плача от умиления после того, как тому удалось спастись, она, бросившись ему на грудь, призналась, что недомогание, так встревожившее ее друзей, было вызвано безнадежностью ответного чувства к Сигизмунду; и однако, открыв барону сердце, дочь не вкладывала в свои слова сей уязвляющий девическое самолюбие смысл, который придал им мыслящий грубо, по-мужски, де Вилладинг.

— Отец! Бог милостив; я буду жить, замужем за Сигизмундом или нет, чтобы скрасить твой закат и лелеять твою старость. Набожная дочь не должна быть столь грубо отторгнута от престарелого отца, для которого она является единственной опорой. Возможно, я буду оплакивать свое разочарование и даже испытывать глупейшие надежды на счастье, но девице из семейства де Вилладингов умирать из-за юноши, даже самого достойного!..

— … Будь он высокого или низкого рода, — смеясь, добавил барон, поскольку понимал, что говорить так Адельгейду побуждает не столько искреннее расположение души, сколько ущемленное самолюбие. Адельгейда, быстро опомнившись, также засмеялась этому внезапному проявлению женской слабости, хотя и повторила свои слова, как если бы пыталась убедиться в собственной правоте.

— Этого не случится, дочка. Сторонники республиканской доктрины не слишком строги в предоставлении привилегий. Несмотря на то, что Сигизмунд незнатен, его не лишат почестей; а поскольку мужская линия в нашем роду прервалась, он может получить имя и привилегии нашего семейства. В любом случае, его примут в бюргерство, а это все, что требуется в Берне.

— В Берне — да, — согласилась Адельгейда, которая со счастливой улыбкой слушала своего нежного, великодушного отца; женская досада ее уже стихла, и все же девушка не оставляла попытки пренебречь своими чувствами. — Стать бюргером — это значит получить все государственные и политические права; но не забывай о предрассудках тех, кто равен нам по знатности рода, о собственных недавних воззрениях: будешь ли ты доволен моим браком, когда пройдет время и чувство благодарности не будет столь свежо?

— Ты задаешь мне такие вопросы, дитя, как если бы нарушались твои собственные интересы. Да полно, любишь ли ты его в самом деле?