Палач из Гайд-парка

Почти все гости были приглашены в политических видах, все так или иначе влиятельные люди, и чтобы успешно осуществить это начинание, требовалось приложить значительные усилия. Времени для приятной легкой болтовни не будет. Каждое слово должно быть тщательно подобрано и взвешено. Эмили стояла наверху лестницы и смотрела вниз на море голов. Волосы у мужчин были зачесаны гладко, женские же являли собой очень сложные и изысканные куафюры. У многих они были украшены перьями, тиарами и заколками с драгоценными камнями. Эмили старалась сосредоточиться. Здесь было столько же врагов, сколько и друзей – и не только врагов Джека, но и Томаса. Некоторые из них вхожи в «Узкий круг», другие – на его периферии, как, например, некогда был Мика Драммонд, вряд ли даже подозревая, что это значит. Те, кто вхож в «Круг», достигнут высших степеней власти, смогут получить огромное влияние на жизни других людей, если потребуется, и будут достаточно могущественны, чтобы подвергнуть ослушавшихся, или изменивших делу, или хотя бы подозреваемых в непокорности и неверности ужасающим карам. Однако никто из посторонних не знал, кто есть кто. Можно было видеть только приветливые лица утонченных джентльменов, рассыпающихся в банальных любезностях, или этаких совершенно безвредных на вид старичков с белоснежными сединами и снисходительной улыбкой.

Эмили внезапно встрепенулась.

Сверху она увидела светлую шевелюру Виктора Гаррика, так и сиявшую в свете канделябров, и начала спускаться, чтобы поздороваться с молодым музыкантом.

– Добрый вечер, мистер Гаррик.

Он стоял с виолончелью, всячески оберегая ее от толчков. Это был прекрасный инструмент, блестевший на солнечном свету темным лаком цвета шерри, великолепных округлых пропорций. Изгибы корпуса вызывали у Эмили желание протянуть руку и прикоснуться к нему, но она понимала, что это будет бесцеремонно. Виктор держал виолончель, словно обнимал любимую женщину.

– Я вам так благодарна, что вы согласились прийти, – сказала она. – Услышав, как вы играете на поминальной службе, когда хоронили капитана Уинтропа, я даже не могла подумать, чтобы пригласить кого-нибудь другого.

– Благодарю вас, миссис Рэдли, – Виктор улыбнулся и встретил ее взгляд с необычной для него открытостью. Казалось, он хотел удостовериться, что она действительно думает так, как говорит, и понимает музыку и ее значение, ее суть и ценность, а не просто вежлива с ним. По-видимому, юноша был удовлетворен наблюдением, на его лице медленно расцвела улыбка. – Я с удовольствием буду играть.

Эмили раздумывала, что бы еще сказать, – ситуация к этому располагала.

– У вас прекрасная виолончель. Она старинная?

Его лицо сразу потемнело, и в глазах появилось страдальческое выражение:

– Да. Это, конечно, не Гварнери, но она тоже итальянская и относится примерно к тому же периоду.

Эмили смутилась.

– Но ведь это же неплохо?

– Она изумительна, она прекрасна, – произнес Виктор яростным шепотом, – она бесценна. Деньги тут ничего не значат, они бессмысленны рядом с красотой подобного рода. Деньги – это просто много бумажек, а тут страсть, красноречие, любовь, горе – все, что имеет смысл в жизни. Это голос человеческой души.

Эмили уже хотела осведомиться, не оскорбил ли его кто-нибудь, предлагая за виолончель презренный металл, когда вдруг заметила царапину, довольно глубокую, на совершенно ровной и гладкой поверхности дерева. Эмили очень огорчилась. Инструмент обладал многими свойствами человеческой души, но не даром самоисцеления. Эта царапина останется навсегда.

Она взглянула на Виктора. В его глазах бушевала ярость. Слова тут были не нужны. В этот момент она полностью разделяла с ним отвращение беззащитного артиста, столкнувшегося с вандализмом, бессмысленным уродованием невозвратимой красоты.

– Это отразилось на звучании? – спросила она, будучи почти уверена, что нет.

Он отрицательно покачал головой.

К ним подошла Тора, которая выглядела замечательно красивой в туалете с каскадом кружев цвета слоновой кости на глубоком декольте и у локтей. Юбка была гладкая, чуть шелестящая. Туалет – в высшей степени модный и очень ей шел. Немного нахмурившись, она взглянула на Виктора.

– Не слишком ли ты огорчил миссис Рэдли своим рассказом об этом несчастном случае, дорогой? Лучше поскорее забыть об этом. Мы же не можем сделать так, чтобы этого не было, ты же знаешь.

Он устремил на нее немигающий взгляд.

– Конечно, я знаю это, мама. Но когда тебя поражает удар, ничего уже нельзя переделать. – Он повернулся к Эмили. – А вы как думаете, миссис Рэдли? Удар поражает и тело, и душу?

Тора хотела было что-то сказать, но передумала. Она поглядела на виолончель, потом на сына.

Виктор ожидал ответа.

– Нет, – поспешно вставила Эмили, – это, конечно, нельзя исправить.