Палач любви и другие психотерапевтические истории

– Помните, Сара, часто экстремальные ситуации, подобные этой, становятся важными поворотными точками, если они тщательно проработаны. Все происходящее – это материал для терапевтической работы. Давайте попробуем превратить это для него в полезный опыт. Я встречаюсь с ним завтра и хорошенько поработаю с этим. Но я хочу, чтобы вы тоже о себе позаботились. Если вы хотите с кем-то поговорить – я к вашим услугам сегодня вечером или в любое время на этой неделе.

Сара поблагодарила меня и сказала, что ей нужно об этом подумать. После ее ухода я подумал, что даже если она решит поговорить о своих проблемах с кем-то другим, я все-таки попытаюсь встретиться с ней позже, когда она успокоится, чтобы попробовать извлечь из всего этого какой-нибудь полезный опыт и для нее. Ей пришлось пережить ужасную ситуацию, и я сочувствовал ей, но мне казалось, что с ее стороны было ошибкой пытаться заодно с другими получить поддержку группы и для себя. Я полагал, что ей следовало бы сначала проработать эту проблему в своей индивидуальной терапии, а потом – если бы она все-таки захотела поделиться этим с группой (это еще вопрос!) – она бы справилась с этим лучше с учетом интересов всех заинтересованных сторон.

Затем вошла моя следующая пациентка, и я переключил внимание на нее. Но я не мог перестать думать о Карлосе и спрашивал себя, как мне следует вести себя с ним на следующей сессии. Не было ничего необычного в том, что он непроизвольно занимал мои мысли. Он был необычным пациентом, и с самого начала моей работы с ним – это было несколько месяцев назад – я думал о нем гораздо больше той пары часов в неделю, которые мы проводили вместе.

«Карлос – это кошка, у которой девять жизней, но сейчас, похоже, его девятая жизнь заканчивается». Это были первые слова, которые сказал мне онколог, направивший его на психиатрическое лечение. Он объяснил, что у Карлоса редкая, медленно развивающаяся лимфома, которая создает проблемы не столько из-за своей злокачественности, сколько просто из-за своей величины. В течение девяти лет опухоль хорошо реагировала на лечение, но теперь поразила легкие и подобралась к сердцу. Его доктора исчерпали свои возможности: они уже подвергли его максимальной дозе облучения и перепробовали весь набор химиотерапевтических препаратов. Они спрашивали у меня, насколько откровенными они могут быть с Карлосом. Казалось, он их не слушал. Они не были уверены, насколько честным он хотел быть с самим собой.

Они знали, что он все глубже впадает в депрессию и, кажется, ему не к кому обратиться за поддержкой.

Карлос действительно был одинок. Не считая семнадцатилетних сына и дочери – дизиготных близнецов, живущих с его бывшей женой в Южной Америке, Карлос в свои тридцать девять лет оказался фактически один-одинешенек в мире. Единственный ребенок в семье, он вырос в Аргентине. Его мать умерла во время родов, а двадцать лет назад его отец скончался от той же разновидности лимфомы, которая теперь убивала Карлоса. У него никогда не было друзей. «Кому они нужны? – однажды сказал он мне. – Я ни разу не встречал кого-то, кто не зарезал тебя за доллар, работу или за бабу». Он был женат очень недолго и не имел других серьезных отношений с женщинами. «Надо быть идиотом, чтобы больше одного раза спать с одной и той же женщиной!» Цель его жизни, сказал он без тени стыда или неловкости, – в том, чтобы оприходовать как можно больше разных женщин.

Нет, при нашей первой встрече Карлос вызвал во мне не слишком много симпатии – как своим характером, так и своим внешним видом. Тело его было тощим и бугристым (со вздувшимися, хорошо видимыми лимфатическими узлами под локтями, на шее и за ушами), и он был абсолютно лыс в результате химиотерапии. Его убогие усилия прихорошиться: широкополая соломенная шляпа, подкрашенные брови и шарф, скрывающий опухоли на шее, только привлекали лишнее внимание к его внешности.

Было очевидно, что он подавлен: на то имелось достаточно оснований, и он с горечью и усталостью говорил о своем десятилетнем испытании раком. Лимфома, говорил он, убивает его по частям. Она уже убила большую часть его личности – его энергию, силу и свободу (он был вынужден жить рядом со Стэнфордским госпиталем, в постоянном разрыве со своей культурой).

Самое главное, что она убила его социальную жизнь, под которой Карлос понимал прежде всего жизнь сексуальную: когда он проходил химиотерапию, он был импотентом; когда курс химиотерапии заканчивался и в нем снова начинали бродить сексуальные соки, Карлос не мог произвести впечатления на женщин, потому что был лысым. Даже когда через несколько недель после химиотерапии волосы отрастали, он снова не мог никого найти: ни одна проститутка не решалась переспать с ним, думая, что его увеличенные лимфатические узлы – признак СПИДа. Его сексуальная жизнь теперь полностью сводилась к мастурбации во время просмотра взятых напрокат видеозаписей в жанре садо-мазо.