Палач любви и другие психотерапевтические истории

– Наверное, доктор К. и Стокгольмский институт представляются вам истинным раем. Наконец вы нашли место, которому принадлежите, дом и, возможно, отца, – все, что вы постоянно искали.

– Возможно, вы правы, доктор.

Не имело значения, прав я или нет. Не имела значения также почтительность Саула. Мы говорили – и это было важно. Я почувствовал себя спокойнее, мы двигались вдоль берега в знакомых водах.

Саул продолжал:

– Пару недель назад я видел в магазине книгу о «синдроме самозванца». Это про меня. Я всегда представлял себя не тем, кто я есть, всегда чувствовал себя мошенником, всегда боялся разоблачения.

Это был привычный материал, мы проходили это много раз, и я не трудился опровергать его самообвинения. Не было смысла. Раньше я часто делал это, и у него на все был готовый ответ. («У вас очень успешная научная карьера». – «Во второсортном университете на третьесортной кафедре». – «Двести шестьдесят три публикации?» – «Я публикуюсь сорок два года, это всего лишь по шесть в год. Кроме того, многие из них меньше трех страниц. Я часто переписываю одну и ту же статью пятью разными способами. Эта цифра содержит также тезисы, рецензии на книги и главы из коллективных монографий – почти никакого оригинального материала».)

Вместо этого я сказал (я мог говорить достаточно авторитетно, поскольку речь шла не только о нем, но и обо мне):

– Именно это вы имели в виду, когда сказали, что эти письма преследовали вас всю жизнь! Не важно, чего вы достигли, не важно, что вы сделали столько, что хватило бы для троих, вы все время чувствовали, что надвигается суд и разоблачение. Как мне отрезвить вас? Как помочь вам понять, что это вина без преступления?

– Мое преступление в том, что я выдаю себя за другого. Я не сделал ничего серьезного в своей области. Я знаю это, и доктор К. знает это теперь, и если бы вы немного разбирались в нейробиологии, вы бы тоже это знали. Никто не в состоянии вынести обо мне более верное суждение, чем мне.

Я автоматически подумал: «Не «чем мне», а «чем я». Ваше единственное реальное преступление в том, что вы перепутали формы местоимения первого лица».

Потом я заметил, что становлюсь критичным, когда Саул раздражен. К счастью, я не произнес этого вслух – и лучше бы не произносил следующей своей фразы:

– Саул, если вы считаете себя таким плохим, как вы говорите, не имеете никаких добродетелей и исключительных умственных способностей, то почему тогда вы думаете, что ваше суждение, в частности, суждение о себе, столь непогрешимо и безупречно?

Ответа не последовало. Раньше Саул улыбнулся бы и поднял на меня глаза, но сегодня он явно был не в настроении играть словами.

Я закончил встречу заключением контракта. Я согласился помочь, чем могу, встречаться с ним в течение кризиса, навещать его дома столько, сколько необходимо. Взамен я просил, чтобы он согласился не принимать необратимых решений. Я добился от него ясно выраженного обещания не вредить себе, не писать доктору К. (без предварительной консультации со мной) и не возвращать деньги Стокгольмскому институту.

Договор не совершать самоубийства (письменное или устное соглашение, в котором пациент обещает связаться с терапевтом, если почувствует опасные разрушительные импульсы, а терапевт обещает прекратить терапию, если пациент нарушит соглашение и совершит попытку самоубийства) всегда смущал меня своей нелепостью («Если вы покончите с собой, я никогда не буду вас больше лечить»). Однако он может быть весьма эффективным, и я почувствовал себя заметно увереннее, заключив его с Саулом. Домашние посещения тоже имели свое преимущество: неудобные для меня, они заставляли Саула чувствовать себя в долгу передо мной и укрепляли наш контракт.

Следующий сеанс, два дня спустя, протекал примерно в том же духе. У Саула было сильное желание послать в дар пятьдесят тысяч долларов, а я оставался тверд в своем неприятии этого плана и исследовал всю историю его склонности откупаться от проблем. Он дал мне леденящее душу описание своего первого столкновения с деньгами. С десяти до семнадцати лет он продавал газеты в Бруклине. Его дядя, грубый и резкий человек, о котором Саул редко упоминал, добыл ему место около входа в метро и отвозил его туда каждое утро в полшестого и забирал тремя часами позже, чтобы доставить в школу, – не важно, что Саул каждый раз опаздывал на десять-пятнадцать минут и начинал каждый день в школе с замечаний.