Палачи и придурки

— Проходите, товарищи, рассаживайтесь, — широким демократическим жестом пригласил Егор Афанасьевич. — Дело у нас чрезвычайно краткое, можно сказать, экспромт. Надо бы, конечно, пошире осветить, может быть, собрать бюро обкома, но... некогда нам заседать, некогда разводить турусы. Работа, работа и еще раз работа! Да и дело очевидное. Так вот, вам, разумеется, уже известно о сегодняшнем событии на площади? — он склонился в сторону Кирилюка и Андриана.

Те боязливо кивнули.

— Ага. Ну и как пресса собирается реагировать?

— Отрицательно! — вскочил Андриан.

— Ясно, что отрицательно, а как? Я спрашиваю, как освещать собираетесь?

— Так... неужто печатать?

— Именно! Ты, Андриан, все еще старыми понятиями живешь, а у нас, между прочим, эпоха гласности, да будет тебе известно! Нам нечего скрывать от народа! — Егор Афанасьевич разгорячился, кулаком по столу пристукнул, метнул взгляд в сторону портрета. — А как же! Осветить, осветить в прессе нужно обязательно! Осветить и объяснить народу, как хулиганствующие элементы устроили дебош на площади. Пьяный, понимаешь, дебош! Вот Борис Сергеевич, непосредственный очевидец, нам и доложит. Давай, Борис.

Борис Сергеевич ошалело смотрел на секретаря обкома.

— Ну... собрались... с лозунгами...

— С вызывающего содержания лозунгами. Да ты не мямли, расскажи нам, что за контингент. Ну-ну? Про художников — непризнанных гениев, понимаешь. Кто еще был? Подвыпившие студенты, так? Ведь пахло от них вином?

— Да черт его знает...

— Экспертизу провести надо. Хотя и без экспертизы ясно. Не может быть, чтоб не пахло. А ты, Андриан, записывай, записывай!

Андриан Аристархов с готовностью выхватил из кармана блокнот и зачиркал в нем.

— Та-ак. Что-ты там, Борис, о профессоре каком-то говорил.

— Ну да, про Чижа.

— Вот-вот. Вы посмотрите, товарищи, какая прослеживается линия: пьяненькие студенты и профессор. Студенты-то, небось, медики? Ты проверь среди задержанных. А профессор где был?

— Как где! В толпе.

— Понятно, что в толпе, но впереди, сзади, сбоку...

— Да вроде впереди...

— Ага! Значит, не исключено, что руководил, подзуживал. Ты это отметь, Андриан. Про демагогов из преподавательского состава. И чтобы статья в газете была в срочном порядке. Неброская, не на первой странице, но и не на задворках. Пусть никто не упрекнет нас, что мы зажимаем информацию, скрываем от народа. Вот так.

Заведующий отделом пропаганды и агитации сидел между секретарем обкома и Андрианом Аристарховым и поглядывал то на одного, то на другого. Тревожный огонек в его глазах истаял, угас и появилось в них умиротворенненькое, благодушное: ну, меня-то это не касается! С лица Бориса Сергеевича не сходило недоумение. «Экая дубина!» — подумал про него Егор Афанасьевич.

— Ясно, — сказал Андриан, ставя последнюю точку в блокноте. — Завтра и дадим.

— Нет-нет! Егор Афанасьевич вскинул руку. — Завтра не надо. В среду тоже не надо. Спешка здесь ни к чему. Пусть событие, так сказать, отстоится, отделится в нем муть от ясности. Поработайте, материал соберите. Вот в четверг можно, в четверг в самый раз, — про себя же подумал: пусть профессор спокойно улетит в милую его сердцу Японию. — Вопросы есть, товарищи? Нет. Стало быть все. Да, Андриан! Ну как там крикунья твоя поживает?

Направившийся уже к двери Андриан Аристархов приостановился, вытянул вопросительно подбородок в сторону Егора Афанасьевича и сам еще больше согнулся, в вопросительный же знак превратившись, всей фигурой спрашивая: вы о чем? Но уже вывернулся перед ним завотделом Кирилюк, заслонил, вновь показалось: взял под уздцы, чтобы вести его дальше.

— Это вы про редактора Боголепову? — засуетился он. — Можно сказать, не поживает, а доживает. Последние денечки доживает. Заявление подала по собственному желанию.

— Ну и ладушки, ну и правильно. Она, кажется, из Москвы? Вот и пускай едет в свою Москву. Не прижилась, не прижилась у нас. С таким характером... Столичная штучка, понимаешь. И то ей не так, и это. Вот и пускай едет.

Затворилась дверь, остался Егор Афанасьевич один, потянулся, хрустнул крепким, упитанным телом, вдохнул побольше воздуха, чтобы быстрей разбежалась кровь, и оглянулся. Генеральный смотрел на него черт знает каким взглядом. «Смотрит и смотрит!». — Егор Афанасьевич пониже склонился к столу, голову втянул в плечи, достал чистые листы бумаги, чтобы набросать речь для завтрашнего выступления, писал, зачеркивал и недобро поминал Алену Николаевну, умыкнувшую помощника для своих бабских дел. Его, Михаила Ивановича, была эта обязанность — писать речи! Но понемногу увлекся и не заметил, как кончился рабочий день в обкоме, утихли звуки дневной сутолоки и наполнилось здание шорохами и гулким эхом. Уже Софья Семеновна заглянула и спросила: «Я вам не нужна, Егор Афанасьевич?». Он помахал рукой, отпуская. И все писал, писал. Закончил, прочитал, подправил и усмехнулся, довольный.

— Уж и врежу я им завтра!