Палачи и придурки

В телефонной трубке потрескивало, шелестело громко, но ответивший голос был отчетливо слышен:

— Да? — узнал его Егор Афанасьевич: осторожный, вкрадчивый.

— Быстро ко мне.

В трубке помолчали.

— Это ты, Егор? Что случилось?

— Никаких вопросов. Быстро ко мне.

* * *

Да, ежился профессор, сутулился, прятал в воротник курточки озябшее лицо, прятал от налетавших острых дождевых стрел, действительно шел немного смешной птичьей походкой — шел и пытался вспомнить, брал он с собой зонтик или не брал? Не в обкомовской ли раздевалке оставил? И не вернуться ли, не проверить? Но подумал, как нелепо он будет выглядеть перед гардеробщиками, если зонтика не обнаружится. Что это: приходит человек, шарит вокруг взглядом, заглядывает во все углы и уходит. В таком учреждении это вызывает подозрение.

Махнул Всеволод Петрович на зонтик рукой — на зонтик, кстати сказать, хороший, настоящий японский, подаренный приезжавшим недавно коллегой. И, естественно, посмотрел на небо, чтобы выяснить, как долго еще будут терзать его небесные силы своими водяными стрелами. Посмотрел и остановился, завороженный— поразительные вещи происходили там, свет и тьма схватились в смертельной борьбе, добро и зло. Прозрачные, пронизанные солнцем облака весело бежали с юга; черные полчища туч налетели на них с востока, смяли, но и сами рассыпались, изошли дождиком. Залюбовался Всеволод Петрович, однако некто в длиннополом пальто и шляпе наткнулся на него:

— О черт! — буркнул. — Стоишь тут!

В самом деле, усмехнулся профессор, чего стою, мешаю движению! И пошел следом за длиннополым, посматривая все же в небо. Он вышел на пересекавшую площадь главную улицу города и вдруг обнаружил себя окруженным со всех сторон плотной и шумной толпой, слегка даже стиснутым ею. Люди вокруг волновались и выкрикивали что-то, чего в первый момент он не мог разобрать. Знакомый запах — запах разгоряченного человеческого тела, с которым всю жизнь ему, как хирургу, приходилось иметь дело, привычно шибанул в нос. Профессор вдохнул его и огляделся.

Стояла толпа человек в пятьдесят в самом устье улицы, словно бы прибитая течением к стене серого, конструктивистского толка здания постройки тридцатых годов, над ней колыхалось несколько писаных коряво, от руки плакатов. Всеволод Петрович вгляделся и прочитал: «Не дадим загубить перестройку!», «Долой министров-бюрократов!», «Вся власть Советам!». Эти же лозунги выкрикивали люди устно, но не было в их криках слаженности. Толпу к стене дома отжимала от основного течения улицы, от потока благонамеренных граждан цепочка из дюжины милиционеров, однако как-то неуверенно, без азарта и вдохновения. Командовал ею подполковник Приходько и тоже неуверенным писклявым голосом, в растерянности водил вокруг выпученными глазами и топорщил усы. К нему подкатила и встала, взвизгнув, черная «Волга», из которой выскочил председатель горисполкома Борис Сергеевич Голованов.

— Что у вас здесь происходит, подполковник! — закричал он, замахал на Приходько.

Тот в растерянности развел руками, хлопнул себя по ляжкам.

— Та чи брать, чи не брать! Хиба ж ее разберешь, цю демократию!

— Ни черта вы не можете, ни черта! — Борис Сергеевич дернул головой, подскочил к толпе и поднял руку. — Граждане! — закричал он хорошо поставленным зычным голосом. — Ваша... э-э... манифестация не санкционирована! А потому является незаконной! Пр‑рошу разойтись! — из-за отсутствия ли постоянной практики, но голос-таки подвел его и на последней ноте взвился тонким писком.

— Как это! — закричали из толпы. — У нас демократия!

— Не санкционировано! — с трудом выдавил Борис Сергеевич.

— А на кой хрен нам нужна санкционированная демократия!

— Он сам бюрократ!

— Долой! — весело закричала, заулюлюкала толпа и тронулась к площади, обтекая кашляющего председателя.

Толпа подхватила, понесла дальше и профессора Всеволода Петровича Чижа и, подчиняясь затрепетавшему в груди буйному задору, он тоже несколько раз выкрикнул «долой!». И не успел он закрыть рот, как вынесла его толпа прямо нос к носу со все еще кашляющим Борисом Сергеевичем.

— И вы? — Всеволод Петрович видел, как от изумления подпрыгнули у того брови и взгляд стал бессмысленным. — И вы, профессор?

«И я! — хотел сказать профессор, сказать хотел дерзко, с вызовом. — Почему бы и нет?» Но тут отпустила его толпа, отринула от себя, словно бы отдала на растерзание председателю горисполкома — на, мол, ешь — и уползла на площадь, оставив их наедине. Председатель все так же смотрел на него изумленно, и Всеволод Петрович начал мучиться. Вдруг увидел, что глаза Бориса Сергеевича выпучились еще больше и смотрел он уже не на него, а мимо, в сторону куда-то. Он оглянулся — по главной улице подкатил автобус с надписью «телевидение», из него выскочила бойкая дамочка с приготовленным уже в вытянутой руке микрофоном, следом вылез бородатый оператор с телекамерой, и оба шустро засеменили к площади, куда вытекала толпа с плакатами. Оператор нацелил, навострил камеру, выискивая лучший ракурс, дамочка же бросилась к толпе, и там у нее завязался оживленный разговор.