Палачи и жертвы

Я согласился с Соколовым и, придя к Рюмину, доложил ему мнение Соколова. Рюмин с раздражением бросил справку на стол и заявил, что Соколов не видит группы и организованной деятельности потому, что „он сам нечист на руку и замешан в этом деле“».

Вот как оценил Рюмина и, кстати, самого себя подполковник госбезопасности Гришаев:

«Рюмин в беседах со мной, Коняхиным и другими работниками, принимавшими участие в следствии по делу Абакумова и в окончании дела Еврейского антифашистского комитета, проводил мысль, что арестованные — люди обреченные, что вопрос об их судьбе решен в Инстанции, вплоть до меры наказания. Он всячески подчеркивал, что не следует обращать внимание на крупные недостатки и нарушения процессуальных прав обвиняемых.

В рапорте на имя Министра тов. Берия Л. П. и в объяснении на имя тов. Влодзимирского Л. Е. я старался честно и откровенно, не жалея себя, вскрыть корни допускавшихся мною и другими сотрудниками Следчасти ошибок. Сейчас я могу лишь сказать, что никогда кроме желания быть максимально полезным Родине и народу других помыслов у меня не было. Сейчас с горечью в сердце должен признать, что некоторые из моих дел оказались в явном противоречии с желаниями и стремлениями…»

Покаявшийся Гришаев вышел из–под удара, отделавшись легким испугом, что, естественно, не светило следователю № 1 — слишком многое он вынужден был признать. Правда, впоследствии он попытался отказаться от ранее данных показаний, так как — цитирую — «просидел в карцере 37 суток… и был в таком состоянии, что готов был подписать, что угодно».

Здесь, наверное, нет преувеличения — о незавидном состоянии Рюмина можно судить по справке медчасти Лефортовской тюрьмы: «…общая слабость, головокружение… отмечается расшатывание зубов, разрыхление десен, со стороны нервной системы — лябильность (плаксивость, — К. С.)…»

В это время фатальный исход кажется Рюмину неизбежным. Это видно из его обращения к Маленкову, где есть такие слова:

«…Абакумов, как хиромант, заявлял на следствии: «За мое дело рано или поздно кое у кого полетят головы, как горошинки». Со мной это уже произошло. Кто будет следующим, не знаю…»

О полной утрате способности к сопротивлению говорит и похожее на литанию письмо, адресованное Берии:

«Дорогой Лаврентий Павлович!

В прошлом, бывая в ЦК, мои мысли часто обращались к Вам, я всегда ждал от Вас ценного совета, помощи и защиты…

Теперь я глубоко осознал, как тяжко переносить слезы детей, жен и матерей. И в эти трудные для меня дни все мои надежды и мысли тоже обращены к Вам — великому государственному деятелю, озаренному лучшими качествами человека.

Дорогой Лаврентий Павлович, Вы хорошо знаете мое дело. Я не имею права на какие–либо оправдания. У меня остается одно — надежда на Ваше великодушие. Простите преступления, которые были совершены мною в большом водовороте без какого–либо злого умысла.

Сейчас меня одолевают ежеминутно слезы 3–х детей, жены и матери, доживающей (если не умерла) последние дни с тяжким горем.

Дорогой Лаврентий Павлович, прошу Вас, простите.

Рюмин

28 августа 1953 г.»

Мысленно сопоставив даты, внимательные читатели догадались, что это был глас вопиющего в пустыне: Берия не получал и не мог получить послания Рюмина — «великий государственный деятель, озаренный лучшими качествами человека» вот уже два месяца содержался под арестом в ожидании скорого конца.

Обстоятельства ареста Берии освещались многими авторами, поэтому, как мне кажется, лучше сразу перейти к существу его уголовного дела и передать слово комментатору.

КОММЕНТАРИЙ ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА ЮСТИЦИИ А. Ф. КАТУСЕВА