Палачка

Изящество ответа обезоружило даже Доктора. Своим молчанием он дал понять, что не возражает против продолжения экзамена. Предварительно они договорились не давать на выпускном вопросов по «триктраку» — на этом настаивал известный своей скромностью Влк, — а также по "двойной шимке" — на этом настаивал, чтобы лишний раз не напоминать Нестору о Шимсе, известный своей осторожностью Доктор. Однако оба приема, основных в программе обучения, требовалось продемонстрировать на экзамене по мастерству. Вопрос по «Совке» касался классических видов обработки, практикуемых вплоть до сего дня главным образом по причине недостатка информации о подлинно современных способах (Влк, кстати, представил себе, какой бомбой станет на предстоящей Всемирной конференции его доклад!) во всем мире, правда, за исключением их страны — то есть, как в шутку говорил доцент-спортсмен Шимса, "на оставшемся кусочке суши". Альберт начал с рассказа о шотландском способе в изложении летописца британских палачей Джона Эллиса.

— Необходима, — барабанил он, как по писаному, — крепкая конопляная веревка толщиной в два с половиной дюйма, с петлей в пять витков, отмеренной так, чтобы странгуляционная линия проходила вокруг горла на высоте последнего позвонка и заканчивалась у позвоночника. В момент падения с высоты 30 — 100 сантиметров ткани мягкого нёба плотно смыкаются с зевом и с твердым нёбом. В результате перекрываются дыхательные пути, что eo ipso[65] приводит к смертельному исходу. Сам Эллис, — продолжал Альберт уверенным тоном, превращавшим экзаменационный ответ в лекцию, — ввел в практику предварительную проверку на надежность при помощи мешка с песком, что практически исключало риск обрыва веревки под тяжестью тела; недостатком такой проверки является обязательное взвешивание, нервирующее клиентов. Разработчиком английского стиля был Альберт Пьерпойнт-младший. Он располагал узел так, чтобы в момент удушения надавить на челюсть с правой стороны; резкий рывок вызывает полную деформацию верхнего отдела позвоночника, что позволяет считать этот стиль более гуманным, чем — и здесь сын критикует отца — шотландский: там веревка нередко скользит по шее, вызывая длительное и мучительное, — добавил он с пафосом, превращающим лекцию в показательный урок, — удушение.

Трем членам комиссии одновременно пришло в голову, что этот Альберт не затеряется в тени своего тезки.

— Отлично, — сказал председатель, впервые вспомнив о своих полномочиях, — вызовите следующего!

А Доктор даже зааплодировал ему вслед.

При звуке этих аплодисментов, через столько лет вновь выпавших на долю конкурента, Влк помрачнел. Хотя он и был доволен — ведь Альберт своими успехами обязан ему, — но все-таки решил не выпускать парня из-под контроля. Хорошо еще, невольно подумалось ему, что у него на спине этот ужасный… Он не успел устыдиться своей мысли, ибо тут же позабыл обо всем на свете. На пороге стояла Лизинка.

— Скандалы не помогут, — жестко сказал он, глядя на ее растрепанные волосы и покрасневшие глаза. Он гнал прочь малейшее сочувствие, чтобы хватило сил довести дело до конца, и потому не переставая твердил про себя, что повод — более чем подходящий. Когда он попытался еще раз дозвониться к ней из-под.

54.

Лизинки, а она не сняла трубку, у него кошки заскребли на душе: вместо того чтобы лететь к ней на помощь (он вспомнил о таблетках в ночном столике), он лежал тут, в сущности, в полном комфорте, с девочкой, которая дала ему многое, но в сравнении с Маркетой — почти ничего. Однако он не мог ни поторопить природу, ни — когда клещи любви наконец разомкнулись — приделать крылья таксисту, который вез их от границы (поезд, конечно же, не стал их дожидаться). Он мог лишь упросить его, заплатив солидные чаевые, позаботиться о спящей Лизинке, но сначала завезти домой его самого. Влк открыл дверь, едва пробило шесть, и ужаснулся.

Их квартира, всегда стерильно чистая, словно больничная палата, носила следы дикого погрома либо полицейского обыска. Ему пришлось пробираться через груду барахла, разбросанного по всей прихожей. Включив свет — в квартире царил полумрак, — он увидел, что ходит по собственной обуви, по одежде, сорванной с плечиков, по белью, рубашкам, вытащенным из гардероба и нарочно скомканным, по грудам книг, вышвырнутых из книжного шкафа. Как во сне, он добрался до двери спальни, а открыв ее, понял, почему даже самые интеллигентные люди становятся иной раз убийцами, хотя прекрасно понимают, что это прямой путь в руки исполнителя.

На просторном французском диване — здесь он в первые годы их брака не раз занимался любовью с Маркетой, а последние нежно обнимал ее, причем их семейное ложе ни разу не осквернила ни одна любовница — лежала, совершенно голая его собственная жена, переплетясь с худым патлатым парнем, который годился ей в сыновья, а при некотором воображении — даже во внуки. Заметив мужа, она не выказала ни малейшего испуга.

— Доброе утро, — сказала она язвительно. — Сваришь нам кофе?