Паладин

Таинство елеопомазания провели уже глубокой ночью. Мартин почти не слушал, что говорил за занавеской приглашенный капеллан. Закрыв глаза, он вспоминал, как они встретились с Джоанной, как он добивался ее, тогда еще по приказу Ашера, но с неким потаенным удовольствием и даже азартом. Их любовь начиналась в невероятной сладости соединения тел, с плотской упоительной тяги, но даже тогда Мартин понимал, что его волновала и душа возлюбленной, ему были интересны ее взгляды на мир, ее стремления. И постепенно Джоанна стала самой большой радостью в его жизни. Он хотел разговаривать с ней, держать ее за руку, слышать ее смех… Еще недавно, во время ее отчуждения, ему казалось, что он потерял ее. Но она все равно была бы жива. Если же она умрет… С ее смертью жизнь потеряет для него всякий смысл, станет долгой холодной зимой без радости.

Мартин не замечал, что по его щекам текут слезы. И даже не сразу отреагировал, когда вышедший от Джоанны капеллан-госпитальер положил руку на его плечо.

— Отчаяние никогда не помогает, сын мой. Надейтесь на милость Всевышнего. И где же еще верить и надеяться, как не здесь, в Бифезде, где случаются самые невероятные исцеления! А теперь идемте со мной.

Мартин хотел отказаться, остаться с любимой, но священник с кроткой улыбкой смотрел на него, снова звал, и он подчинился.

Каменные стены в нижних переходах Бифезды были покрыты слоем зеленоватого мха, от скрытых под арками водохранилищ веяло сыростью. Именно тут находилась укрытая от глаз нынешних хозяев города маленькая часовня, где совершали свои молитвы оставшиеся в Иерусалиме госпитальеры. На одной из стен был выбит их медицинский символ — змея, обвивающая чашу, а напротив входа, над небольшим алтарем, висело распятие. Две одинокие свечи освещали его.

— Молитесь о чуде, сын мой, — мягко произнес капеллан. — По вере вашей вам и воздастся.

Мартин остался один. Была ли у него эта вера?

Он стоял и смотрел на распятие. Сколько людей верили в Него, а вот он… Мартин признавал, что в трудный момент он взывает к Богу, но потом думал, что это просто минутная слабость. Ему казалось, что, молясь, он как бы заключает сделку с Всевышним: помоги мне — и приобретешь еще одного верующего.

— Я плохой христианин, Господи, — произнес он в гулком подземелье перед распятием. — И ты мне ничего не должен. Могу ли я просить Тебя после того, как столько раз сомневался и не верил? Но вот я снова коленопреклоненный, ибо понимаю — я ничего не могу сделать и у меня остаешься только Ты. А она умирает… Ты забираешь ее у меня как наказание за мое неверие и упрямство. Однако заслужила ли такую безвременную кончину она? О, пощади ее, спаси, ибо ей столько еще нужно сделать! Пусть она вернется к своим, пусть найдет наше дитя… пусть даже вернется в своему мужу, и я готов буду отступиться и служить Тебе. Да, я буду верным Твоим паладином, и вера в совершенное Тобой чудо станет моей платой за ее исцеление…

Мартин громко всхлипнул, вздрогнув всем телом. Душа его разрывалась, но уголок рта привычно искривился в усмешке.

— Вот, я снова торгуюсь с Тобой, Господи. Но я не знаю, как иначе разговаривать с Богом. Я молю, обещаю и преклоняюсь — Ты исполняешь желание. Или не исполняешь… Но в одном могу признаться: никогда я так не верил в Тебя, как в эту минуту. Ибо Ты все, что у меня осталось, все, на что я могу уповать. Не оставь же меня… Не оставь ее. Или убей меня вместо нее, если на то будет воля Твоя. Я все приму, не ропща. Я твой… Твой как никогда. И да святится имя Твое!..

Слова «Отче наш» вдруг сами собой сорвались с его губ. Не так давно он послушно повторял эту молитву вместе с Джоанной, думая, что делает это только ей в угоду, считая, что общее моление сблизит его с возлюбленной. Но теперь Мартин был готов отказаться от Джоанны, дабы Господь видел чистоту его помыслов. Нет, не сделка с Высшими силами была ему нужна в этот час, а Его сила, к которой обращается смертный, когда больше обратиться не к кому. Последнее прибежище, последняя надежда… самая искренняя вера.

Мартин не заметил, что снова плачет, но он сотрясался от рыданий, его плечи вздрагивали, все вокруг тонуло в пелене слез. Только два огонька — зажженные на алтаре у распятия свечи — светились в окружавшем его мраке, словно две путеводные звезды. И создавалось впечатление, что и само распятие светится, становясь все ярче и ярче. Мартин смотрел на него с неким благоговейным трепетом, потом покачнулся, потянулся к нему, пополз на коленях в порыве некоего мистического чувства, безмерной любви к тому, кто готов был откликнуться на мольбу даже такого пропащего грешника, как он… И светлое сияние будто окружило его, увлекло, согрело…