Паладины

…Первых магалашей франки приняли на копья, но их древки оказались слишком уж хрупкими для впавших в раж тварей. Дубины монстров легко разметали смельчаков, людям казалось, что эти исчадия ада не замечают ударов, наносимых изо всех сил. Но так, на счастье, только казалось.

Гиганты рухнули, чтобы уступить место следующим… Брызжущим слюной, яростно вопящим чудищам. Этих встречали уже клинками… И выстрелами.

Над головой Малышева с автоматной скоростью затрещали револьверы. Тимофей Михайлович, вскочив на телегу, разряжал в толпу последние аргументы двадцатого века. Как же сейчас не хватало «Суоми», чьи пустые магазины уже не могли помочь.

А Сомохов? Улугбек Карлович что-то торопливо делал на дне телеги. Что-то поджигал, крутил, открывал.

Костя едва успел повернуть голову, чтобы заметить, как падает стоявший перед ним кнехт. Дубина снесла ему голову, размозжила грудь. Горящие яростью глаза исполина оказались прямо перед русичем. Меч будто живой скользнул в ладонь, чтобы через мгновение увязнуть в горле врага. Чудище отшатнулось, унося с собой оружие.

Костя схватился за рукоятку чьей-то секиры, но оказалось, что это только рукоятка. Лезвие было сорвано. Он держал в руках палку. А над ним уже замахивалось палицей другое ископаемое.

Громыхнуло так, что позакладывало уши. За спинами тварей полыхнуло пламя, как если бы там подожгли гигантский бенгальский огонь.

«Сера! – понял Костя. – Вот что подпаливал Сомохов».

Ингредиенты пороха они хранили отдельно, и ученый щедрой рукой сейчас палил их запас.

Яркое пламя ослепило магогов, впрочем, как и большинство крестоносцев, заставило чудищ отхлынуть. И тут в них полетели бомбы, запас самодельных гранат, лелеемый от самой Италии и хранимый на крайний случай. Улугбек Карлович, как заправский гренадер, метал дымящиеся горшки в толпу врагов. Они почти не причиняли вреда толстокожим уродам, но жутко пугали их.

Люди опомнились первыми. С громовым «Deus!» крестоносцы бросились на крутящихся ослепленных противников. Секиры и мечи рубили лапы, подсекали ноги, клевцы и копья опрокидывали, добивали раненых.

И как нельзя более вовремя послышался шум на другом конце лагеря.

– Так хочет Бог! – орали рыцари Венегора, недавно преследовавшие гогов.

Крики из тыла, толкающие магалашей на новые приступы, прекратились. Твари еще колебались, но тут Горовой, перезарядивший револьвер, открыл огонь. Это послужило сигналом. Бросая палицы, стадо подземных носорогов обратилось в бегство.

Костя вместе со всеми радостно орал и размахивал оружием… Пока прилетевший откуда-то из темноты небольшой осколок скалы не врезался ему в лоб.

3

Когда днем к лагерю подъехал шейх исмаилитов, крестоносцы почти закончили наводить порядок.

Как ни странно, потерь было немного. Из сотни с лишним способных к сражению воинов христиане потеряли девятерых убитыми и четырнадцать ранеными. Впервые в этих горах потери врага были намного больше. Перед лагерем лежали девятнадцать мертвых магалашей и восемьдесят девять трупов гагиинаров.

Когда ибн-Саббах пересчитал мертвые тела, он удовлетворенно ухмыльнулся и погладил бородку:

– Теперь я вижу, что не ошибся в вас. Франки – действительно отменные воины!

Перевязанный в двух местах Горовой молча выслушал комплимент. Рядом не было ни Сомохова, ни Малышева.

Костя лежал среди легкораненых. Булыжник, пущенный мощной лапой, оставил приличную вмятину на его шлеме, а черепно-мозговая травма и сопутствующие ей прелести, то есть рвота, головокружение и головная боль, приковали его к лежанке как минимум до следующего утра. Его и полсотни других раненых. Сомохов же помогал врачевателям из числа опытных воинов.

За ночь умерли от ран, полученных раньше, или были добиты тварями, прорвавшимися внутрь лагеря, только семеро, так что общее число небоеспособных составляло без малого тридцать человек. Это сковывало отряд, висело гирями на ногах остальных.

– Что будете делать со всеми этими? – Ибн-Саббах ткнул плеткой в сторону лазарета, у которого уже крутился мусульманский лекарь.

Горовой устало покачал головой:

– Мы никого не бросим.

Араб ухмыльнулся:

– А я и не предлагаю.

Тонконогий жеребец под ним нервно гарцевал и грыз удила, кося глазом на сваленные в кучу тела чудовищ.

Шейх согнулся в седле и горячо зашептал:

– Сейчас они не ждут нападения. Ночной штурм вымотал их… Большие потери.

Он все-таки слез с коня, бросив поводья кому-то из нукеров. Вокруг вождей организовали почтительный круг.

– Оставь два десятка всадников, я дам проводников, большую часть лошадей – пускай их увозят. Есть тут пара мест надежных… Раненых увезут, а мы… – Он мечтательно закатил глаза. Ноздри исмаилита раздувались, как будто он скакал и старался вдохнуть все ароматы степных трав. – Мы… пойдем на храм. Возьмем его наездом, атакой, одной смелой атакой!

Гассан ухватил казака за край куртки, заглядывая в лицо. Над ястребиным носом полыхали черные глаза.

– Сейчас – лучшее время. День для исполнения желаний… Моих желаний, палаван[92], и твоих тоже!

Подъесаул молчал.

– Ну?!

Казак чертыхнулся:

– Не нукай – не запряг!

Шейх отпустил куртку и отступил на пару шагов.