Палаццо Дарио

Ванда с трудом нашла четырех носильщиков. Микель, это понятно, а кто еще? Примо отпадал, он должен был вести траурную гондолу. А Радомир вот уже много лет дружил исключительно с женщинами. Молодые люди, посещавшие его салон, чтобы украсить его жизнь, испарялись с той же легкостью, что и появлялись. Остался только молодой поэт с последних сборищ. Но если ему трудно прямо держать даже собственную голову, как же он удержит гроб? Ванда решила обратиться к музыкантам из оркестра Радомира, они показались ей немного покрепче: стекольщик (саксофон), реставратор мебели (скрипка) и окулист (рояль). Но когда они пришли, оказалось, что все четверо, включая Микеля, жутко отличаются ростом. Микеяь, по меньшей мере, 1, 90, стекольщик – 1, 60 на каблуках. Но выбора не было. Гроб выглядел, как странное чудовище на четырех ногах разной длины.

Внизу, у дворцового причала ожидала траурная гондола. Четыре гондольера, одетые в черное, выглядели как пажи при отелях. И Примо, изобразивший по этому поводу мертвенно-горькую мину на лице, но встретивший Ванду вспышкой подобия улыбки. Гондола была больше обычной и обита черной и фиолетовой тканью, на ее носу стояла фигура Мадонны со сложенными руками, как на галионе. Опуская гроб в гондолу, Микель оступился на заросшем водорослями причале. Радомир чуть было не свалился в канал.

Траурная месса в церкви Санта Мария делла Салюте была великолепна. Пышнее Festa della Salute108, подумали многие.

Вся Венеция была здесь. В завещании Радомир пожелал, чтобы на панихиде звучала музыка Нино Рота из фильма «Бездельники». Четыре носильщика старались шагать в ритм музыки вслед за служителями церкви, что под эту музыку было совсем непросто. Невольно они начали пританцовывать.

Радомир отправился в последний путь в сосновом гробу в прекрасную погоду, задержавшуюся от позднего лета. Голубое небо со сверкающим белым налетом вздымалось над лагуной, на волнах которой, словно кувшинка, покачивалась Венеция.

Радомир завещал, чтобы траурная гондола с четырьмя гондольерами ни в коем случае не сокращала путь через Рио Санта Джустина мимо Гражданского госпиталя. «Только не мимо этой жуткой больницы, где каналы забиты грузовиками и мусоросборщиками!» – часто повторял он. Нет, надо было проплыть вокруг церкви Святой Елены.

Гости разместились в такси, которое следовало до кладбища Сан Микеле. Когда гондола причалила, неожиданно поднялся. ветер. Еще мгновение назад вода мирно дремала у ступеней церкви Санта Мария делла Салюте, но вдруг начала волноваться, то бросаясь на камни, то отступая от них. Лагуна выгнула спину. Ванда подумала, что Радомир, должно быть, тоже перевернулся в гробу.

Пышная церемония продолжалась. За гробом следовала длинная траурная процессия. Ванда была бледна, ей было плохо от ладана, которым кадили два церковных служителя. Стоя у гроба, она вытирала нос и принимала соболезнования. От многочисленных Раймонд Раймонди, Антонелл Антонелли, молодых поэтов – она пожимала бесконечное число рук. Даже кельнеры из кафе «Флориан» пришли почтить память своего завсегдатая.

Наконец к Ванде подошел Джироламо Морозини.

– Мне жаль вашего дядю, синьорина, – сказал он, пожимая ей руку. – У него, у вашего дяди, был стиль. И вкус. Да, да. Как вспомню только этих Геркулесов… Он купил их у меня. У него был острый глаз на достойные вещи. Если у вас нет никаких планов, синьорина доктор, я говорю о Геркулесах, имейте меня в виду. И оруженосцы эпохи Ренессанса тоже. Всегда к вашим услугам.

Ванда шмыгнула носом.

– Да, да, – сказал он. – События разворачивались бурно.

– Мой дядя скончался, – резко возразила Ванда, – мирно!

– О да, конечно, уснул вечным сном, разумеется, почил, почил, – забормотал Морозини. – А я и забыл.

Он улыбнулся Ванде, словно ему удалось расшифровать тайное послание.

Постепенно начали расходиться. Тени от кипарисов на кладбище Сан Микеле стали длиннее. Ванда в последний раз посмотрела на могилу Радомира и тоже покинула кладбище.

«Умереть – это лучшее, что можно совершить в Венеции», – всегда говорил Радомир. Однажды вечером, когда они сидели на террасе и пили bellini109, он сказал: «Знаешь, Ванда, почему я торчу на здешних коктейлях, толкаюсь с туристами, вляпываюсь в голубиный помет? Только потому, что тогда я умру здесь, как подобает».

На его камне должно быть написано «morto a Venezia»110.

Он считал эти надписи на надгробиях кладбища Сан Микеле особенно ценными.

«Born in Cleveland»111, а внизу «Died in Venice»112.

Слова «morto a Venezia» облагораживали любую жизнь и исправляли ошибку с Брауншвейгом и Кливлендом. И с Везермаршем тоже. Так и свершилось.

24

Первый рыбный суп без Радомира

Мария читала на кухне, зажав в пальцах сигарету.

– Вьющееся растение из пяти букв или предлог из двух букв? – спросила Ванда.

– Что, мне больше делать нечего? – ответила Мария.

– Извини, – сказала Ванда. – Я не хотела тебе мешать.