Палаццо Дарио

Тут она заметила, что Радомир нервничает. Он стал красный, как лангуст. За весь вечер он не смог ввернуть в разговор: «Не Вольтер ли сказал, что… », или «Как заметил Ларошфуко… », или замечание из теории костюма. А теперь еще этот разговор о политике! Он хотел включиться в него, но смысл все время ускользал от его разумения.

Вдруг Радомир натянуто улыбнулся. В салоне появился Примо.

В свете люстры, в центре внимания гостей он был как свежепойманный упругий тунец, выброшенный из воды на полный народа берег. Безупречный и блестящий. Он улыбался краешком своих потрясающих губ, и Ванда физически ощутила, как распрямились спины присутствующих дам. Выпрямился и Радомир и поспешил навстречу Примо.

– Разрешите представить: Примо Тальяпетра. Наш гондольер – мог бы я сказать.

Ванда увидела, что Примо смущенно сжимает руки.

– Но я был бы не прав, – продолжил Радомир. – Примо – художник. Он занимается современным искусством. Художник и на полставки – гондольер.

«Вот змея», – подумала Ванда.

Радомир не умел проигрывать, поэтому после откровенного разговора с Вандой он старался воспользоваться любым предлогом, чтобы заинтересовать Примо: предлагал помочь с французским – раз в неделю, но каждый раз получал вежливый отказ; обещал замолвить словечко перед директором Музея современного искусства в Париже; выразил желание познакомиться с работами Примо. Когда и это не сработало, Радомир вынужден был признать, что прекрасный Примо потерян для него навсегда. Ванда поняла, что Радомир смирился с судьбой, потому что Примо вдруг перестал его интересовать. Он внезапно стал для него самым скучным человеком на свете.

– Знаешь, Ванда, – сказал однажды вечером Радомир, – Примо мне столько всего рассказал. Почти всю свою жизнь, короткую еще, но полную стольких событий. А потом мне вдруг пришло в голову – ведь он по сути своей скучающий человек! Как заметил Вольтер: «Загадка скуки кроется в том, что человек способен все открыть». Ну, да. Может, с тобой он не так болтлив?

Впредь в те дни, когда Примо будет работать, он не станет переезжать в гондоле с берега на берег всемирно известного Большого канала, а будет натирать мозоли, карабкаясь по мосту Академии и толкаясь с потными туристами.

– Венеция неповторима, – сказала вдова Пиньятти.

Мужчины смотрели на Примо так, словно перед ними стояло говорящее пресмыкающееся, с которым им предстояло говорить о среде его обитания.

– У него красивая шея, – сказала жена графа Гримани, глотнув ртом воздух, – видимо, от гребли.

Радомир посадил Примо рядом с австрийской баронессой. Ванда готова была его придушить. Она слышала, как баронесса сказала:

– Вы гондольер? Нет? Как романтично!

Благодаря случившейся паузе Радомир решил отделаться от неприятной темы и привлечь к себе всеобщее внимание, вырвав эстафету из рук своего тайного соперника, графа Морозини. Он с наслаждением заговорил о Палаццо Дарио, о последних сеансах по изгнанию проклятия, о том, что рука рока, лежащего на дворце, дотянулась даже до мужского туалета на рыбном рынке, где арестовали мага Александра, и о плохом дизайнерском вкусе его – Радомира, который, по мнению госпожи Лидии, и притягивает злых духов.

– О, если бы все неуспокоенные души, обитающие в Палаццо Дарио, могли заговорить! – воскликнула советница по налогам, впервые за весь вечер, который она проводила, неторопливо вычищая пепельницы.

– В этом дворце могли жить и куртизанки, – сказала президент Фонда Палладио, мечтательно улыбнувшись Примо и не замечая красноречивого взгляда своего мужа. – Может быть, сама Вероника Франко, которая провела ночь с Генрихом IIl Французским во время его приезда в Венецию. Она увлекла его.

– Откуда ты знаешь? – спросил ее муж.

– Это известно всем! – резко ответила она.

– Она была одной из самых блестящих поэтесс Венеции, – сказал Морозини, восстанавливая свою репутацию ученого-исследователя. – Она была, позвольте заметить, любовницей трех моих предков: у нее была связь с Маффио Морозини, непристойным поэтом, все началось с литературного спора, в котором она победила; с его братом – Доменико Морозини, конгениальным поэтом, она была его протеже, и с его кузеном – дипломатом Марко Морозини.

– Со всеми тремя вместе? – взволнованно спросила советница по налогам, но Морозини не обратил на нее внимания.

– Была ведь еще куртизанка, которая посоветовала Жан Жаку Руссо бросить женщин и заняться математикой, – заметила жена графа Гримани и бросила кокетливый взгляд на Примо. – А у вас в семье были куртизанки?

– Разумеется, были, – ответил Примо к удивлению Ванды.. – Как же ее звали… Камидлета дель Орсо. Она, случайно, не за одного из Гримани вышла замуж?

– Нет! – возмутился граф Гримани, словно оскорбили его любимую тетушку. – Вы путаете с семьей Цорци.