Палаццо Форли

Долго бродила она, грустная и безнадежная, среди тишины и пустоты, возмущая их своими шагами. Утро застало ее на кресле у окна, не дремлющею, но умаявшеюся от всего, что она перечувствовала в эту длинную ночь.

— Пора, — сказала она себе, и тихонько прокралась в свою спальню, не замеченная Чеккою, которая не могла себе вообразить и никак не поверила бы, что ее дорогая синьора провела ночь не в своей постели.

XII. Последний день Палаццо Форли

В семь часов утра по нашему и в тринадцатом по итальянскому счету маркезина послала просить к себе падрэ Джироламо. Ему она должна была открыть прежде всех то, что узнала от Леви дель-Гуадо; хотя, по ее мнению, ни помощи, ни спасенья не было уже больше на свете для Лоренцо, — но, по крайней мере, следовало предупредить успех коварства еврейки, не допустить женитьбы, столь безумной… Один аббат мог быть посредником между Пиэрриной и Лоренцо, один он мог решиться открыть глаза бывшему своему питомцу. Сердце маркезины говорило ей послать также и за другим, преданным ей человеком, — или просто это бедное сердце, измученное и растерзанное, искало предлога, чтоб отдохнуть в присутствии своей единственной отрады, — хотело видеть Ашиля, только чтоб его видеть, без всякой другой причины.

Но размышление остановило порыв сердца и приказание на языке маркезины: она почувствовала, что ей неловко будет посвящать Монроа в свою горестную тайну и что рассказ обо всем, что она узнала, повел бы слишком далеко. В самом деле, сестра маркиза могла, победив щекотливую гордость, выйти замуж за богатого человека, вопреки своей бедности; но должна ли была она теперь принять предложение жениха, когда семейное положение ее изменилось еще к худшему, когда с собою она приносила в приданое заботы о разоренном брате?.. — Нет, — подумала гордая девушка, — дочь Форли не может ни просить, ни принимать пособий от чужого… она не должна желать для своего мужа целое семейство нищих! Я не могу теперь быть женою Монроа!.. И, чтоб удалить развязку, она предпочла удалить объяснение.

Ей слишком больно было признаться даже самой себе, что все кончено между Ашилем и ею; она не решалась произнести ужасное слово разлуки, и хотя жертва счастья была уже принесена в душе ее, но она отложила ее исполнение до окончания дел Лоренцо. К тому же, она уверена была, что в продолжение дня увидит Ашиля, что он сам придет утром или после обеда. — Тогда посмотрю, что мне делать, — подумала Пиэррина.

Через четверть часа Маттео возвратился с неприятным ответом: он не застал дома падрэ Джироламо и даже его не было в городе. Накануне в одной окрестной вилле умер короткий друг аббата, и он поехал утешать семью покойного и провести весь день в молитвах над ним. Поздно вечером тело хотели привезти с дачи в церковь Санта-Кроче и падрэ должен был приехать вместе с ним и сторожить его во всю ночь. Это препятствие так не кстати, эта отсрочка были невыносимы для ожидающей Пиэррины, тем более, что до разговора с своим старым другом она не могла ни на что решиться, ничего предпринять.

Она вспомнила, что день был воскресный, позвала Чекку и пошла к ранней обедне.

Горе и ночь, проведенная напролет в волнениях всякого рода, возбудили в ней какую-то лихорадочную деятельность, которую надо было или употреблять, или обмануть. Пиэррина рассчитала, что с минуты ее возвращения от обедни до того времени, в которое Монроа имел привычку навещать ее, оставалось ей еще часа четыре ожидания; боясь самой себя и своих напрасных размышлений, она вознамерилась обратить этот промежуток грустного досуга на поиски в бумагах семейного архива, чтоб удостовериться, существуют ли подлинно какие-нибудь доказательства, которые могли бы помочь Ионафану и его сообщнику присвоить себе имя Форли, предмет стольких стараний и усилий этих людей.