Палестинский роман

— Не могли бы зайти ко мне?

— Боюсь, что нет, сэр.

В последнее время Кирш стал замечать, что, разговаривая с Россом, с трудом подавляет гнев и в результате только огрызается. Росс был великодушен — как добрый папаша, дающий строптивому сынку-подростку время одуматься.

— Дело не терпит отлагательств. Не могу распространяться об этом по телефону.

— Сейчас буду.

— Отлично.

Кирш поехал в сторону Абу-Тора. Сворачивая на околицу, не успел сбавить скорость на повороте — и к лучшему, потому что первая пуля только задела его плечо, остальные промазали. Мотоцикл повело, Кирш изо всех сил пытался удержать равновесие. Он чувствовал, как машина скользит вместе с ним, ногу свело от боли, и он кубарем полетел прямо в придорожную канаву.

Очнувшись, Кирш обнаружил, что его придерживает за голову какая-то арабская женщина. Отставив корзину с продуктами, она отирала мокрой тряпкой кровь с его лица. Он огляделся по сторонам и увидел, что она не одна: еще несколько женщин склонились над ним — яркая вышивка на их черных платьях складывалась в непостижимый узор из ярко-розовых и желтых пятен. Женщины о чем-то быстро говорили между собой на языке, состоящем, казалось, из одних щелкающих звуков и вздохов. Он потрогал голову здоровой рукой — крови не было. И тут боль в раненой правой руке и раздавленной ноге стала совсем нестерпимой, и он потерял сознание.

27

Водитель свернул на Наблусскую дорогу к северу от Дамасских ворот. Стекла в машине были опущены, и переменчивые звуки города чередовались, как знаки препинания на ослепительно чистом листе летнего утра: перезвон колоколов, рев осликов да время от времени гудок автомобильного клаксона, а один раз донеслось что-то вроде выстрелов, дробных и отдаленных. Промчавшись мимо собора Святого Георгия и Американской колонии, машина с натужным ревом стала взбираться на первый холм. К тому моменту, когда они достигли вершины горы Скопус, шасси ходили ходуном, того и гляди оторвутся. Джойс на заднем сиденье подбрасывало и качало, только что не колотило головой о дверную раму. И только за Шаафатом[62] дорога вновь стала ровной, мотор уже не ревел, а тихонько урчал — они были уже километрах в десяти от Иерусалима по дороге в Рамаллах, когда Джойс поняла, что едут они не в пустыню, а, напротив, удаляются от нее.

Наклонилась к водителю. За рулем был все тот же Арон, которые вез ее домой из отеля «Алленби» после первого ужина с Фрумкиным.

— Куда мы едем? Что за маршрут?

Арон чуть сбавил скорость.

— На север: Наблус, Дженин, Назарет, Хайфа. Мистер Фрумкин нас там встретит.

— Я так поняла, что мы встретимся возле Беэр-Шевы…

— В Хайфе, — лаконично ответил Арон, как будто, что там поняла или не поняла Джойс — не имело ни малейшего значения.

Джойс уселась поудобнее.

— У вас есть что-нибудь попить? — спросила она.

— Можно сделать остановку в ближайшей деревне.

Арон заехал во двор возле развалин какой-то старинной церкви. Вышел и скрылся в крошечной лавке, у входа в которую под рваным парусиновым навесом стояли в ряд ящики с огурцами. Джойс проводила его взглядом, потом решила поближе посмотреть на руины. У входа в церквушку торчала на палке дощечка-указатель, под слоем пыли с трудом можно было разобрать слова: «Здесь, на обратном пути из Иерусалима, родители маленького Иисуса тосковали по нему, думая, что он потерялся». Эта неожиданно трогательная надпись поразила Джойс, навеяв грустные мысли. Ее родная мать, похоже, никого кроме себя не замечала, а отец, хоть и заботился о ней в раннем детстве, предпочел поскорее сбыть ее с рук и отправил в колледж. Понятно, у него были интересы и помимо семьи. Интересно, кто-нибудь на свете хоть раз «тосковал» по ней? Роберт Кирш — само собой, бедный щеночек, но точно не Марк. Он ее любил, в этом сомнений не было, но по-настоящему его удручали лишь провальные выставки или ненаписанные картины. Отсутствие Джойс — когда она уезжала к друзьям на выходные или в Америку навестить мать, — он замечал не больше чем перемену погоды за окном мастерской: ну, свет чуть потускнел и надо чуть изменить цветовую гамму, не более того. Джойс усмехнулась: вот еще, жалеть себя вздумала — эту презренную слабость она вытравила много лет назад. Еврейки на рабочих фермах уж точно себя не жалеют. Джойс вспомнила женщину, свою ровесницу, которую видела в порту Хайфы: коротко стриженная, примерно ее возраста, в платье прямого покроя с кожаным ремнем и в простых сандалиях, она лихо орудовала лопатой, забрасывая уголь в мешки. Впервые она увидела настоящий труд в Палестине — все, о чем говорилось в Лондоне, вдруг предстало живой картиной, — и это было восхитительно. Реакция Марка оказалась более сдержанной. Наверно, подумала она, ему неловко, что женщины так вкалывают.

Из магазина вышел Арон с пачкой сигарет и коробкой спичек. Предложил Джойс сигаретку. Она закурила, жадно вдыхая едкий дым. У Арона, заметила она, пальцы желтые от никотина.

— Под горой есть источник, — сказал он. — Там наполним бутылку.