Палестинский роман

— У вас есть сигарета? — спросила она.

Аттил полез в карман гимнастерки, вытащил турецкую пачку с гаремной девушкой на картинке, сам закурил, затем передал Джойс пачку вместе со спичками.

— Знаете, до войны я ни разу не видел, чтобы женщина курила, — а теперь все дымят.

Джойс сделала глубокую затяжку. Она была не в силах поддерживать разговор. Все, что ей было нужно, — поскорее попасть к Роберту.

Дорога зигзагами шла в гору, двигатель громко фырчал, пока Аттил выруливал на поворотах, а вокруг — выжженное пространство: валуны, колючки, голая земля, лишь изредка вдали виднелась роща кипарисов и домишки, словно выросшие из скал. Небо, ярко-голубое над Рамле, в предместьях Иерусалима было пергаментно-белым. На такой высоте дневное пекло было бы еще терпимым, если бы не хамсин, который только называется ветром, а на самом деле — волны жаркого воздуха и клубы желтой пыли.

Аттил вытер пот со лба.

— Вы давно знакомы с Робертом Киршем?

Он задал этот вопрос как бы между прочим, но оба знали, что он спрашивает не из чистого любопытства и что это только первый из множества вопросов, которых не избежать.

— Мы познакомились в начале лета, вскоре после того как приехали, — ответила Джойс.

Она сделала глубокую затяжку. Такое чувство, что «начало лета» было вечность назад. Вот Марк едет на велосипеде, осторожно придерживая еще сырые холсты, она в смятении, но виду не подает, и вдруг — не успела она оценить бесконечную прелесть нового жилища, хотя, конечно, учитывая ее душевное состояние, красота эта служила слабым утешением — человек с ножом в сердце вваливается к ним в сад. Потом был Роберт Кирш. Но она не могла всего этого объяснить Аттилу, да и зачем?

— А майор Липман — ваш новый знакомый?

— Верно.

— У вас много друзей в армии и полиции.

— Как и у вас, — парировала Джойс.

Аттил улыбнулся.

Джойс смотрела прямо перед собой на голые склоны — ни дать ни взять скелеты гор, с которых содрали всю зелень. Молочные реки с кисельными берегами? Надо же придумать такое? Фрумкин! Питер Фрумкин знал про Роберта и ничего ей не сказал. «Неудивительно», — бросил он, когда она пожаловалась, что Роберта не видно, не слышно. Будь в комнате тогда посветлее, она бы догадалась по его лицу. Фрумкин знал, что Роберт ранен, весь Иерусалим об этом знал, только она пребывала в неведении, потому что отсиживалась в Яффе либо развозила винтовки для Фрумкина. Надо же быть такой идиоткой! А Роберт остался без ноги, бедный одинокий мальчик, который и мухи не обидит. Но кто в него стрелял? Она почувствовала, как внутри поднялась волна и вот-вот снесет хлипкую дамбу.

— Остановите! Остановите, пожалуйста, — взмолилась Джойс.

— Здесь нельзя останавливаться, слишком опасно. Мы на повороте.

Лицо Джойс стало белым, как ее платье.

— Тогда помедленнее.

Аттил сбавил скорость. Джойс высунулась из окна: каменный мир поплыл у нее перед глазами, ее вырвало.

Через полкилометра начался участок ровной прямой дороги, и Аттил остановил машину. Он перегнулся через сиденье, взял с пола вещевой мешок, достал из него флягу с водой:

— Держите.

Белое платье Джойс было заляпано рвотой. Она поднесла флягу к губам.

— Много сразу не надо, — предупредил Аттил. — Понемножку. Возможно, у вас легкое обезвоживание. Здесь нужно все время пить.

— Спасибо.

— На таком серпантине кого хочешь укачает.

— Мне уже лучше.

Аттил опять пошарил под задним сиденьем и достал сухую тряпку. Джойс взяла ее, свернула, запрятав внутрь масляное пятно, смочила водой из фляжки и принялась оттирать платье, но мелкие коричневые пятна оттереть не удалось.

— Мне уже лучше, — повторила она.

— У меня такое ощущение, что вы мне хотели что-то сказать.

Джойс продолжала водить тряпкой по платью.

— Возможно, — ответила она. — Но сейчас забыла что.

Больница напоминала сонное царство, как обычно бывает в конце дня. Во время шабата в коридорах оставалось несколько человек дежурных, но Джойс показалось, что и сюда проникла удушающая белизна, накрыв всех сонной волной. Она кинулась к справочной, а чувство было такое, словно пробирается в толще воды. Средних лет женщина, ярко-рыжая, с веснушчатым лицом, что-то писала в регистрационном журнале.

— Я ищу Роберта Кирша. Капитана Роберта Кирша.

— Подождите минуточку. Мне надо закончить с этими людьми.

Джойс оглянулась. На скамейке сидела чета ортодоксальных евреев. Женщина плакала, уткнувшись лицом в сюртук мужа, тот пытался ее успокоить.

— Пожалуйста, присядьте.

Джойс не выдержала и минуты, вскочила и принялась ходить по больнице, расспрашивая о Роберте всех, кто попадался ей на глаза. Аттил ходил за ней следом и извинялся перед озадаченными медсестрами — Джойс, не дослушав ответа, шла дальше.

Она свернула в тускло освещенный коридор, в дальнем его конце кучкой стояли врачи и медсестры. Когда она подошла к ним ближе, из палаты в коридор выкатили узкую койку. У одной медсестры в глазах стояли слезы. Тело на койке было накрыто простыней и занимало чуть больше половины матраса.

— Извините за беспокойство, — сказала Джойс. — Я ищу Роберта Кирша.