Читаем Палестинский роман полностью

— Да, насколько мне известно. Сара, моя двоюродная сестра, была здесь. Она виделась с ними относительно недавно, позже, чем я.

— Она вышла замуж за младшего Корка? — вставила миссис Габер.

— Ты знаешь, мы переехали. В Сент-Джонс-Вуд, — продолжал ее муж. — И, к сожалению, потеряли связь почти со всеми прежними соседями. По родителям твоим очень скучаем. Славная была компания! Твой отец — великолепный рассказчик.

— Такой умный человек, — добавила миссис Габер и печально покачала головой так, будто отец Кирша, несчастный страдалец, отдал Богу душу, как только семейство Габер решило переехать.

Кирш понял, что еще немного — и начнутся разговоры о смерти Маркуса и горе его родителей, а ему совершенно не хотелось слушать разглагольствования миссис Габер. Он повернулся к Робину — тот пока что не проронил ни слова.

— Вы надолго приехали? — спросил Кирш.

— На месяц. В конторе обошлись бы без меня и дольше, но не хочу давать им такую возможность.

— Не скромничай, — сказала миссис Габер. Она следила за их вялотекущей беседой, как ястреб. — Робин — блестящий барристер, — добавила она.

Солнце за домом поднималось все выше, тени ширились — силуэт крыши на лужайке под террасой чем-то напоминал ковчег. Миссис Габер отлучилась в «комнату для девочек», и трое мужчин умолкли. Наконец Робин догадался спросить Кирша о работе — так, для порядка, без особого любопытства. Не такой уж он плохой парень, подумал Кирш, ему даже стал нравиться их ни к чему не обязывающий разговор — он с тех пор, как переселился в Палестину, успел отвыкнуть от таких бесед. Видимо, все же многое объединяет его с лондонскими ровесниками-евреями, больше, чем ему казалось. Робин Габер рассказывал забавные истории про их общих знакомых — Кирш смеялся, и на миг ему захотелось очутиться в этот солнечный день в Англии: валяться на свежеподстриженной травке под пушистыми белыми облаками и ни о чем не думать.

Вернулась миссис Габер. Она переступила через трость Кирша, лежавшую на полу рядом со стулом, но, по счастью, воздержалась от вопросов.

— Все очень мило и чистенько, — сказала она.

Майян и Роза принесли курицу с рисом. Почтительно поставили перед гостями тарелки. Майян больше не улыбалась.

— Скажите мне, барышни, — начала миссис Габер, — вы здесь из-за гонений?

Майян пожала плечами.

— Да что вы, — ответила Роза, насколько могла весело и любезно, — дома в Одессе я как сыр в масле каталась.

Миссис Габер изменилась в лице — казалось, она была разочарована.

— Так зачем же вы сюда приехали?

Кирш ждал удобного повода, чтобы представить Майян, но миссис Габер завладела разговором — а Майян терпеливо ей объясняла, что породило ее идеализм. Кирш поймал на себе требовательный взгляд Розы: ну же, не молчи! — говорил этот взгляд.

Роза хотела передвинуть тарелку с маслинами в центр стола, но миссис Габер вдруг схватила ее за руку.

— Посмотрите на ее руки! — воскликнула она. — Чем вас тут заставляют заниматься?

Миссис Габер развернула ладони Розы так, чтобы всем было видно мозоли.

Роза вырвала руку:

— Это неважно.

— Она строила дорогу в Беэр-Шеве. Тут нечего стыдиться. Женщины тоже могут дробить камни.

Кирш поглядел на Майян. Он видел, как женщины отесывают камни, которыми мостят дороги в Иерусалиме и Тель-Авиве. Согнувшись над грудами камней, они колотили по ним зубилом — каменная крошка летела во все стороны, иногда в лицо. На них были длинные юбки и белые платки, повязанные так, что напоминали коконы.

— Тогда хорошо, что она теперь здесь, — обратилась миссис Габер к Маяйн.

— Это… это… — Кирш, запинаясь, собрался было представить Майян, но Габеры сосредоточились на еде.

Майян и Роза быстро удалились.

— То, что они здесь делают, замечательно. Поистине это настоящее чудо. Бобби, а когда ты возвращаешься в Англию? Твои родители, должно быть, очень по тебе соскучились.

Кирш пробормотал что-то невнятное, минуту посидел молча, а потом извинился и вышел из-за стола.

Добрел до кухни, но там была только Роза.

— Где она? Где Майян?

Роза ответила спокойно, с едва скрытым презрением:

— Она ушла.

— Как это? Не могла она все бросить и уйти…

Бросился в смежную комнату, но дверь была заперта.

— Пожалуйста, откройте, — попросил он.

— Вам туда нельзя. Там официантки переодеваются.

Кирш забарабанил по деревянной двери кулаками:

— Майян, Майян, прости меня, пожалуйста. Открой дверь!

В ответ — тишина.

Кирш обернулся к Розе:

— Тогда я тут подожду.

И сел за стол рядом с ней. Минут пять оба молчали. В конце концов Роза открыла дверь. Кирш заглянул — никого, только наружная дверь нараспашку. Он поспешил в сад — Майян нигде не было видно.

Кирш вернулся на террасу, оглядел все закоулки сада. Майян как сквозь землю провалилась. Он взмок, губы были солеными от пота.

Миссис Габер, подцепив вилкой кусочек курицы, произнесла задумчиво:

— Роберт, как странно ты ходишь. В чем дело?


Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Публицистика / История / Проза / Историческая проза / Биографии и Мемуары
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее