Палка, палка, огуречик...

Но был еще один шофер, который, в отличие от соседа, наоборот, то и дело зазывал покататься. А я, видимо из-за врожденной моей деликатности, иногда садился к нему в кабину, но чаще старался под каким-нибудь надуманным предлогом отклонить с виду такое заманчивое предложение. И дело вовсе не в полученной посредством автомобиля травме, которая, увы, абсолютно ничему меня не научила, а в том, что я, тогда еще дошкольник, либо чувствовал, либо уже доподлинно знал, что обладатель романтической профессии, почти летчик, не из чистого чадолюбия ко мне в друзья набивается, а угрожает самому, может быть, краеугольному для меня в тот момент… Да нет, это совсем не то, о чем вы уже подумали, читатель. Словом, однажды мама вдруг в страшной спешке собрала кой-какой скарб, нас с сестрой собрала, а бабушка в это время обреталась у дяди Лени в няньках и в пошловатой трагедии, на свое счастье, не участвовала.

И мы сели в поезд, где как бы по чистому совпадению сидел уже тот, почти летчик, улыбаясь нам, как сказали бы теперь, вымученной голливудской улыбкой, а тогда такие улыбки назывались идиотскими.

И мы поехали в город Туринск на новое местожительство и с новым папой. То ли у него там родня какая-то жила, то ли там всем шоферам с ходу отваливали отдельные комнаты в бараках, то ли еще что…

А в Свердловске либо пересадка должна была состояться, либо просто длительную стоянку нашему поезду устроили сочувствующие нам железнодорожники…

И там, чтоб не тратить даром время, наш новый папа одолжил у нашей не новой мамы семьдесят пять рублей образца сорок восьмого года и с загадочным видом исчез куда-то, не успели мы заподозрить в нем банального мелкого жулика, как он вернулся, и мы его с трудом узнали. Ухмылка, приклеенная к лицу, сделалась еще более придурковатой, а на голове вместо нормальных, плохо мытых волос цвета воронова крыла красовался так называемый «перманент». В аккурат — семидесятипятирублевый…

Теперь, задним числом, я думаю, что, весьма возможно, этот шебутной водило вовсе не был совсем уж глупым, тем более негодяем. А если вел себя кое в чем не вполне адекватно, так это легко понять — не каждый день уводишь от мужа жену, да еще с двумя малолетними детьми, да еще везешь их всех в полную неизвестность, не имея при этом в кармане — по роковому стечению обстоятельств — даже семидесяти пяти рублей на химические кудри, абсолютно необходимые для налаживания полного и окончательного взаимопонимания со свалившейся как снег на голову семьей. Будешь тут выглядеть круглым идиотом…

Впрочем, тут я, может, очень сильно заблуждаюсь, ибо никогда в жизни не попадал в ситуации, даже отдаленно напоминающие эту, — жизнь моя, на взгляд любвеобильных мужчин да и женщин, получилась непростительно будничной и серой — впору от тоски удавиться, а я, наоборот, стараюсь именно этим обстоятельством гордиться, что любой желающий может легко объяснить себе, ну, хотя бы тем, что надо же человеку хоть чем-то гордиться, раз уж он так бездарно промотал свою жизнь.

И мы, то есть мама, сестра, я, отправились в противоположную от намеченной прежде сторону. Перекомпостировали билеты на Тюмень. А куда двинул тот кудрявый шоферюга, я не знаю. Но уж коль скоро наши денежки пропали, то я очень надеюсь, по крайней мере, не пропали семидесятипятирублевые кудри, а приглянулись еще какой-нибудь «принцессе». Может, он двинул, как и намеревался, в Туринск, может, еще куда, но в Заводопетровском я его больше не встречал. Стало быть, что-то вроде любви все-таки имело место.

Однако не помню, чтобы его расставание с нами, в смысле — с мамой, было очень уж трагичным. Иначе я обязательно бы запомнил. Тот дядя, который едва не стал моим новым отцом, не бежал долго-долго за нашим поездом, делая отчаянные знаки и обливаясь слезами, и не падал плашмя на бетон, прежде чем навсегда скрыться из виду.

Может, таких душераздирающих расставаний в жизни вообще не бывает, но если самые разные люди то и дело воспроизводят их на бумаге и кинопленке, значит, не мне одному подсознательно хочется, чтобы нечто такое хоть изредка, хоть не с нами, но случалось в реальной жизни…

Мы заявились в Тюмень, а отец уж был там. Видно, ему стало невмоготу находиться в одиночестве на проклятом месте, и он не придумал ничего лучшего, как отправиться зализывать душевные раны к родственникам бросившей его жены — к шурину, автоматически переставшему быть шурином, к теще, также переставшей быть тещей. Видно, он уже совсем к тому моменту забыл, каким бесцеремонным образом появился когда-то среди этих людей.

Но вполне вероятно и то, что это самое появление он бесцеремонным никогда не считал — вообще не знал, что означает слово «бесцеремонность».

Или он просто угадал как-то, что все именно этим у матери и кончится?..

Наверное, промеж родителей произошло некое объяснение, но мне лично, разумеется, никто ничего не объяснял. Так или иначе, эти два случайных друг для друга человека мало-мальски подлатали свой семейный корабль да и поплыли дальше…