Пальмовые листья

Его окружили игроки, и самые молодые смотрели на него теми глазами и с теми улыбками, какие предназначаются высокому начальству. «Сами показали бы, Григорий Иваныч. Пробили бы разок»,- подобострастно загудели они.

– Размяться бы… А, ладно. Подай, Леха, справа. Гринин пошел подавать, а Федотов, сбросив пиджак, сделал несколько шагов вперед, занимая излюбленное место в штрафной площадке, и теперь это были совсем другие шаги: экономно-быстрые, упругие, подчиненные особому ритму, в который он мгновенно вошел как музыкант, только что перебиравший ноты обыкновенными движениями, а по знаку дирижера отдавший свои руки во власть мелодии. И тело его напряглось, развернулось, и хотя он остался в той же позе - чуть ссутулясь и опустив руки, показалось, что все в нем изменилось, все приготовилось к резкому рывку вперед.

Мяч был подан прекрасно. Он еще круто снижался на штрафную площадку, а Федотов сдержанно-упругими, кошачьими движениями чуть перемещался, выбирая место, чтобы мяч падал точно на таком расстоянии от него, которое необходимо для разгона и удара. Несколько молниеносных шагов, крутой наклон - почти параллельно земле - и знаменитый пушечный удар. И сколько бы вы ни видели таких его ударов, каждый раз остаетесь неудовлетворенными, не понявшими, как это произошло, не увидевшими самого главного. А телевидения с замедленным повтором тогда не было…

А вечером мы втроем не спеша покуривали перед сном па садовой скамейке возле общежития. Мы - три холостяка: я, капитан Мерцаев и Левка Тучинский пока еще держались вместе. Изредка к нам присоединялся Иван Семаков, если ему удавалось увильнуть от семьи, а Вася Малков привез свою Лилю из Ленинграда, толстогубую решительную девицу, снял квартиру где-то очень далеко и, по-видимому, был очень далек и от счастья. Опытный Левка о Лиле отозвался категорически нелестно: «Я ее по глазам узнал. Такая же, как я: так и смотрит, что можно сделать».

Тополя над нами шумели порывисто, по-осеннему отчужденно, и нет ничего лучше в такой черный холодный вечер, как быть рядом с друзьями, потеснее придвинуться друг к другу, делиться папиросами и мыслями и говорить негромко, ненастойчиво, соглашаясь и понимая. Мы обсуждали федотовский удар.

– Как он меня поднял! - который уже раз восторженно повторял Мерцаев.- Он меня буквально воскресил! Как он собрался перед ударом! Помнишь? «Подай, Леха, справа!» А? Ребята! «Каждый должен найти свою игру!» Поняли вы, ребята?…

Наверное, в этот вечер Мерцаев испытывал нечто похожее на опьянение - такое ощущение возникает при избавлении от долгой мучительной боли: ощущение возвращенной радости бытия.

– Мне особенно понравилось, что он вмазал в ближний угол,- поддакнул и Левка.- Никаноров и не рып-нулся.

– Да, ты прав,- соглашался Мерцаев,- но главное не в футболе. Главное в том, что мы увидели человека, осуществляющего свою человеческую функцию, реализующего свою сущность. Дело не в том, что он футболист, а в том, что он человек. Можно быть великим футболистом или великим поваром - не в этом дело. Игра здесь лишь форма проявления. Человек играет только тогда, когда он в полном смысле человек, и он становится полноценным человеком лишь тогда, когда играет. Верно я цитирую? А?

Он часто ошеломлял нас такими цитатками то из Канта, то из Шекспира и не старался удерживать удовлетворенную ухмылку: знай, мол, наших.

– Вот ты твердил о Тарасовой, о МХАТе,- говорил Сашка,- и теперь я понял, почему кино не дает такого эффекта. Человек может поверить лишь в человека, а не в его тень и не в звуки его голоса. Если на земле и существуют настоящие люди, то лишь потому, что они зажглись от настоящих. Сегодня я зажегся от Федотова.

– Снова займемся триодом?

– Может быть, и займемся. Не важно, чем заниматься. Главное в любом деле - быть человеком. Я иногда стыдился самого себя, потому что, думая о фронте, вспоминаю только хорошее. Почему? Я же не садист, не фашист, чтобы радоваться, когда вокруг калечатся и умирают друзья. Теперь я понял: вокруг меня там были настоящие люди. Каждый из них был готов стоять за меня насмерть, и я сознавал себя необходимым для них и умел делать то, чего они ожидали от меня.

– Ну, это понятно,- протянул Левка, не любивший таких разговоров.

А тополя шумели над нами отчужденно, будто громким шепотом сговаривались улететь на юг вместе с журавлями, и бесформенно рваные пятна света от фонаря нервно суетились, метались по аллее, то исчезая, то снова появляясь.

Из-за поворота аллеи вышли знакомые девушки, и среди них одна новая, с очень чистой и светлой кожей лица, будто на нее откуда-то падал свет, с большими украинскими очами и яркими четкими губами, врезающимися в щеки острыми, загнутыми вверх уголками.