Пальмовые листья

Девушки остановились возле нашей скамейки. Лев-кина подруга визгливо воскликнула: «Чорти шо! Ребята сидят!» Левка ответил ей в тон: «Чорти шо и сбоку бантик»,- и начался обычный многоголосый прыгающий разговор. Мерцаев, лихорадочно оживленный в тот вечер, тоже включился: «Приглашаем вас завтра на футбол… Зрители интересуются именем этой девушки… Она - что? Глухонемая? А откуда у нее такие глаза?…»

Девушка стояла спокойно, не смущаясь, не поправляя платье или прическу. В свои семнадцать - восемнадцать лет она воплощала то редкое сочетание юной романтичности с естественной зрелой женственностью, которое особенно волнует мужчин. Взглянешь на нее - светящиеся карие очи, нежность колеи, стройность и легкость; взглянешь еще раз - нескрываемая обтягивающим платьем грудь, стройная округлость бедер, медлительно-мягкие движения. Ее большие яркие губы были раскрыты в высокомерно-таинственной улыбке, и девушка казалась недоступно прекрасной, поэтически одухотворенной.

Ее красота была настолько ярка, что даже Левка Ту-чинский смешался, поскучнел и не блистал обычным остроумием. Несмотря на свою неотразимость, он вообще избегал по-настоящему красивых женщин, едва ли не терялся перед ними и объяснял это тем, что не любит возиться, уговаривать, а предпочитает действовать наверняка. «Выбирай которую похуже,- учил он меня как-то.- Из благодарности она будет готова на все». И к Ольге он и не попытался подступиться, а бормотал что-то невпопад, поддерживая Сашкины пассажи: «Да. Вот именно. Пусть скажет, где она достала такие глаза…»

У Мерцаева в этом городе были какие-то знакомства, но теперь я почувствовал, что наступил тот самый момент. И я не ошибся: Сашка поднялся, как бы выполняя давно решенное, швырнул окурок куда-то в темный куст сирени и сказал: «А чего мы сидим-то здесь? Пойдемте, Оля: нам с вами по пути». Она послушно, но без торопливости и без смущения подала ему руку и посмотрела на нас с улыбкой, показавшейся мне победоносно гордой.

Ольга жила за городом, на небольшой станции, до которой пригородный шел минут двадцать. Ее белый украинский домик с зелеными ставнями и «садок вишневый коло хаты» можно увидеть из окна пассажирского поезда, и я недавно, проезжая на юг, нарочно стоял в покачивающемся коридоре у окна, справа по ходу. Несерьезный южный лесок - ни елки, ни березы - перешел в неяркую, жестяно неподвижную зелень садов со светящимися в ней трапециями и треугольниками шиферных крыш. Внизу потянулись аккуратные глухие заборы, и открылась улочка, уходящая куда-то вглубь, узкая и кривая, с зеркальным блеском неба в разбитой черноземной колее, наполненной вчерашним дождем. Знакомый домик, сонный и печальный, второй от угла, не переменился с той далекой поры.

В первый раз проводив Ольгу, Мерцаев до утра простоял с ней в том садочке у крыльца. Она не сопротивлялась его поцелуям и лишь приговаривала с милым южным акцентом: «Ну ффатит тебе, ффатит…»

Вскоре он стал уезжать к Ольге после занятий и возвращаться в академию прямо к утреннему осмотру, когда наш командир учебного отделения, построив группу в две шеренги в коридоре, на обычном месте, под копией шиш-кинской «Корабельной рощи», сердито спрашивал: «Потери есть? Левка на месте?»

Тучинский всегда был самым опасным человеком с точки зрения дисциплины, но теперь он обиженно возражал: «А чего Левка-то? Чего Левка? За другими приглядывай».

Мерцаев приезжал с лукавинкой в лице, делавшей его совсем юным. В портфеле он привозил большие красные яблоки «из тещиного сада». Левка хватал самое большое, комментировал: «Ничего себе устроился»,- и в его голосе звучала злая зависть. Как ни странно, а красавец Тучинский почему-то мучительно, по-мальчишески, завидовал каждому, у кого появлялась счастливая любовь. Это его раздражало, озлобляло и толкало на вызывающие поступки. Помню, даже на свадьбе одного нашего товарища он был так обижен и взволнован, что прямо из загса увел свидетельницу со стороны невесты, и больше в тот вечер их никто не видел.

Капитана Мерцаева Левка, естественно, побаивался, хотя пользовался неписаным мужским кодексом, охранявшим честь жены товарища, но позволявшим неограниченно судить его временную подругу. Вот Левка при всяком случае и цеплял Мерцаева. Капитан, как положено, отвечал с усмешкой мирной, иногда иронической. «Да, она девка темная,- соглашался капитан.- «Что делать?» Чернышевского нихт гелезен. Вчера «Падение Берлина» смотрели, и она всю дорогу спрашивала: «Это красные или белые?»

Каждую осень назначались тренировки к праздничному параду, и мы собирались на большой пустой площади перед академией, еще затемно, невыспавшиеся, недовольные; курили натощак «Беломор» и тормошили друг друга шутками, предназначенными отнюдь не для посторонних ушей.