Пальмы в снегу

–Да, сильно…Может и мы с тобой, братко, в жизненном лабиринте всё ищем и ищем путь домой и никак не можем его найти? Вот и сейчас от дома удалились на сотни километров…

– А где он этот дом? Тут он или там…там…там? – риторически спросил Левин.

–Дом – там где семья. Где ты нужен близким, а они нужны тебе.

Поезд подошёл по расписанию и перед тем как подняться в вагон, Данила оглядел прощальным взглядом вокзал станции Джанкой и обратился к невидимому собеседнику:

– Ну что, Палыч, здесь наши с тобой дороги расходятся. Тебе пока в Феодосию, а нам напрямую – в Ялту. Но мы непременно нагрянем за вдохновением, к тебе, на Белую Дачу.

– Э, Аллё!… Гараж?… Даня!.. Ты в порядке? Какой Палыч? Ты с кем разговариваешь?

–Палыч у нас один! – задорно парировал Данила. – Антон Павлович Чехов. Мне просто вспомнилось, что примерно сто лет назад он когда переезжал в Крым, то сперва поехал в Феодосию, а уж после переселился в Ялту… Сто лет тому назад… А это значит, что именно в Джанкое он повернул налево. Мы же с тобой идём напрямки!

– Значит Чехов к Ялте огородами добирался! – ухмыльнулся Иван.

До Симферополя доехали без приключений.

Симферополь – Ялта.

На это раз вокзал был полон двигающихся, стоящих и сидящих людей. Проходя через итальянский дворик, Данила ощутил, что он на Юге. Изящность и великолепие внутреннего убранства галерей в этом ярком примере триумфальной советской архитектуры, вступало в визуальное противоречие и разбивалась вдребезги о внешний вид большинства пассажиров сидящих тут и там на лавках, подоконниках и чемоданах.

По задумке архитектора здесь должны были чинно, вальяжно и радостно прогуливаться в красивых лёгких одеждах в ожидании поезда советские отдыхающие. Но сейчас, в феврале, здесь были совсем другие люди. Усталые и измождённые. В серо-чёрных одеждах. С нехитрым скарбом сидели они на скамейках и вселенской радости строителей коммунизма не излучали.

Данила поднял голову и увидел подвешенный к потолку в галерее информационный указатель. БУФЕТ.

–Нам налево. Пошли! – Иван молча последовал за другом.

В буфете, на витрине стоял портвейн Массандра. – Ну, теперь мы точно в Крыму! Вот портвейн, а вот и чебуреки! Всё как я тебе вчера и обещал!

– Про чебуреки речи не было, – уточнил Иван. Но догнаться определённо надо. Как то я протухаю.

–Сейчас мы всё поправим, дружище! Барышня, – окликнул буфетчицу Данила. – Нам бутылку красной Массандры и два чебурека.

Портвейн! Какое вкусное и сладкое слово! Если конечно речь идёт о настоящем, выдержанном вине. В ранней юности Данилы одним из национальных напитков советских людей был портвешок. Так ласково называли обычный крепкий шмурдяк. Три топора, Агдам, Солнцедар это низкопробное сладкое пойло имело и свои плюсы – низкую цену и гарантированное сильное опьянение. Оперативно распив бутылку, уже изрядно пошатывающиеся Иван и Данила вышли на привокзальную площадь.

–А сколько времени сейчас? – поинтересовался Иван

– Двадцать пять рыб близнецов, – ответил Данила взглянув на часы вокзальной башни.

– Что? – Иван выпучив глаза посмотрел на друга. – Опять загадками говоришь.

–Подними глаза! Фома неверующий!

Циферблат часов на сорокадвухметровой башни украшали символы знаков зодиака.

– Ух ты! Вот прикол. 25 минут первого!… Надо запомнить этот расклад. Уж полдень встал над головой, а я по прежнему бухой! – срифмовал  Левин.

Рядом с площадью на остановке стоял старый чешский троллейбус Skoda. На лобовом стекле заветная надпись ЯЛТА заманила ребят зайти внутрь салона и усесться на передние сидения справа от водителя. Когда троллейбус доехал до горного серпантина оба начали клевать носом. Головы их свободно болтались совпадая в тактах движения с ухабами и повортами на дороге.

Данила открыл глаза и почувствовал, что на его небритом подбородке высыхает подлый слюнявый след. Украдкой утёршись рукавом джинсовой куртки он толкнул в бок своего кореша.

–Ваня, проснись!.. Историческое место проезжаем! Здесь Кутузову глаз пулей выбило! – Троллейбус проехал мимо перечеркнутого по диагонали указателя ВЕРХНЯЯ КУТУЗОВКА.

– Чтобы знал говно кому кланяться – сонно пробурчал Иван.

–До Алушты восемь километров! Кто первый увидит море, тому мороженое! – Данила вспомнил, как много лет назад он с родителями, братом Колей и собачкой Тёпой сидя в перегруженной курортными чемоданами и сумками "пятёрке", напряжённо всматривался вдаль. Не за призовое мороженое, а за возможность именно первым, на долю секунды раньше брата или мамы увидеть далёкий морской горизонт и громко крикнуть – Море! Я вижу море! Вот оно! Эх! – вид на море скрылся за горой. – Сейчас за поворотом вы увидите! – И действительно, как тогда двадцать лет назад, так и сейчас, за сопкой открылся вид на зеленеющую внизу алуштинскую долину. А там внизу и немного дальше лежало оно. Море.... "Оно – страдания предел" – Данила вспомнил строчку из запавшего в душу стихотворения Бориса Рыжего.

А море сине-голубое,

   оно само к нему пришло,

   и, утреннее и родное,