Паломничество жонглера

Над этими узорами даже целому городу скульпторов пришлось бы трудиться не один год, ведь коридоры, разветвляясь, тянутся на многие метры вглубь — и на сводах каждого буйствует жизнь в камне.

Поэтому на вопрос Иссканра Фриний предпочел промолчать, а Быйца оскалился желтыми обломками зубов:

— Какая разница, кто вырезал? Мы пришли сюда не барельефами любоваться! Не знаю, что посулили тебе наши благодетели, юноша, а мне обещана смерть, о которой я мечтаю вот уже более трех сотен лет.

— Если ты так сильно хочешь умереть, зачем было удирать от Дракона? — огрызнулся Иссканр. — Остался б вместо чародея — и сейчас лежал бы россыпью угольков.

— Не лежал бы, — отрезал Быйца, враз помрачнев. — А стоял бы по ту сторону стены, обгоревший, но живой.

— Круто, — только и сказал Иссканр.

Они пошли дальше, но почти сразу же вынуждены были снова остановиться: коридор, до этого прямой, теперь разъединялся на два совершенно одинаковых ответвления.

— Куда пойдем?

Фриний взглянул на горбуна:

— А ты как считаешь?

— Жребий, — проронил тот нехотя. — Только жребий.

Чародей подбросил монетку, поймал и быстро накрыл ее ладонью.

— Цапля — левый, Акула — правый, — предложил Иссканр.

Выпала Цапля — и они свернули в левый.

В последний момент Мыкун зачем-то обернулся и уловил краем глаза шевеление на потолке, но никак на него не отреагировал. Да и неясно было вообще, понял ли он, что именно увидел.

* * *

— Нет, сударыня, я вас не потревожу!

Этот голос был знаком Зойи, о да! И то, что он померещился ей сейчас, когда она, коленопреклоненная, заключенная в исповедальной нише, замаливала грехи — в этом, если вдуматься, не было ничего странного. Ведь грешила-то она как раз с обладателем голоса, рыжим жонглером, приехавшим утром в деревушку. Он говорил, его зовут Кайнор, но Зойи, конечно, не поверила. Все рыжие — те еще лжецы, а всякий жонглер мечтал бы оказаться известным Кайнором из Мьекра… впрочем, ее Кайнор и так был хорош, безо всяких гвоздилок. Дуклану бы не помешало взять у него несколько уроков по исполнению супружеских обязанностей!

Но, конечно, ее благоверный не горел желанием брать эти самые уроки. Он попросту отлупил Зойи (уже после того, как вернулся из неудачной погони за Кайнором) и отправил в храмовенку. В общем-то, еще по-доброму поступил, Янкур вон свою, когда застукал, до смерти едва не зашиб, месяц пластом лежала. А что? — ихнее право, мужиковское: раз за жену свадебный выкуп платил, считай, стала собственностью…

А вот говорят (хотя, наверное, враки всё это), за Хребтом есть город, где правят женщины. Нет, точно враки — кто б им позволил?!

…Разве только такие обходительные и приятные во всех отношениях кавалеры, как тот, кто только что сказал: «Нет, сударыня, я вас не потревожу!» О, человек с таким голосом никогда не поднимет руку на женщину!

Зойи вздрогнула, когда вслед за «примерещившимися» словами услышала вполне обыденное кряхтение — некто проник в храмовенку и сейчас шумел во тьме: слышно было, как он… неужели?! — да, точно, влазит в идола одного из зверобогов!

Тут уж у Зойи всякие сомнения пропали: точно он, Кайнор этот рыжий! Никто больше бы не осмелился — в такое время… да что время, что время! — в храмовенке, в идола!.. — влезть, как в фургон свой жонглерский! Еще и ерничал, «сударыней» обзывался!

Ох!

Последнее мысленное восклицание Зойи относилось к гвалту на площади, который она наконец-то услыхала. Гвалт плескался и вскипал, отдельные выкрики мешались в общем ропоте, всполошенно ржали коняги, тявкали тонкоголосые шавки, звенел металл…

«Не иначе, мой паскудник учинил этот шум», — разумеется, Зойи имела в виду не муженька, а только что схоронившегося в идоле Кайнора. Она уже поднялась с колен, чтобы… Она еще и сама не знала, как поступит.

…Так никогда и не узнала.

Идолы вдруг зашевелились, и в первый момент Зойи показалось, что это проделки всё того же Кайнора. Но нет как бы он смог управлять столькими сразу?!

«Но тогда почему?..»

Додумать Зойи тоже не успела. Завороженная, она смотрела, как Огненосный со скрипом расправляет корявые деревянные крылья, а Пестроспинная поворачивает голову к выходу, как Стоногая струится по направлению к Неустанной, а Немигающая, наоборот, свивается в тугую пружину…

Раздалось тонкое, на грани слышимости, шипение — два идола почти одновременно прыгнули: Лягушка и Змея Немигающая — на Пестроспинную, а та — к выходу.

Когда они еще были в воздухе, остальные фигуры тоже атаковали друг друга, но Зойи почему-то неотрывно следила именно за первыми двумя, Лягушкой и Змеей. Казалось в противостоянии этих двух кроется разгадка всего, что здесь происходит.

Немигающая опоздала. Ее массивная деревянная голова ухнула о пол в том месте, где всего мгновение назад сидела Лягушка. А та уже была у двери, мощным ударом снесла ее с петель и выпрыгнула во тьму — с противоположной от площади стороны.

Идол же Змеи от удара треснул, а нижняя челюсть Немигающей попросту отвалилась. Змея пыталась ползти, не не могла сдвинуться с места и лишь билась о плиты угловатым туловом.