Паломничество жонглера

Досталось и другим зверобогам: во все стороны летела щепки и целые куски древесины, крылья, лапы, головы, хвосты. Сражались идолы беззвучно, только глухо ударялись друг о друга да с треском теряли части тел.

Потом всё стихло — изломанные, покореженные в схватке идолы растерзали друг друга так, что не могли уже пошевелиться — ибо превратились, по сути, в простые обломки и не узнать, который был кем.

На прежних местах стояли только двое: Мотылек Яркокрылый и Кабарга Остроклыкая, — да лежал, почти не тронутый, не оживавший, просто сброшенный в суете с постамента Нетопырь Мстительный.

Вдруг Остроклыкая повернула голову и уставилась на Зойи черными дуплами глаз.

Медленно, словно подрубленное и падающее дерево-великан, она прыгнула с пьедестала и двинулась к Зойи. Неестественно длинные клыки блестели отполированными поверхностями, и поступь Кабарги была тяжела, как кошмарный сон, от которого уже не суждено пробудиться никогда, никогда, никогда…

* * *

Некоторые совершенно безосновательно считали Лабиринт похожим на паука: несколько лапок-коридоров, тянущихся к центральному залу-туловищу, — и всё. Иные полагали, что Лабиринт напоминает скорее паутину, нежели ее создателя, и, подобно паутине, разветвлен и сложен.

Ошибались и те и другие; ошибался любой, кто верил, что Лабиринт можно представить себе в виде постоянного изображения. Ибо он подобен реке, лесу, лугу — и, сколь бы детально ни был описан, рано или поздно перестанет соответствовать своему описанию. Так высокородная леди через пару лет или дней лишь отдаленно походит на портрет, исполненный лучшим столичным художником; так воришка ничуть не похож на карандашный набросок, запечатлевший его облик для городской стражи.

Ибо и лес, и река, и высокородная леди, и воришка живы — как жив и Лабиринт: каждый по-своему. Живы и, следовательно, изменчивы.

Фриний догадывался об этом свойстве Лабиринта, Быйца знал совершенно точно, Иссканр чувствовал подсознательно, а Мыкун… Мыкун просто шагал туда, куда вели.

И ни Фриний, ни Быйца, ни Иссканр (и уж, конечно, ни Мыкун) не понимали, что их давным-давно заметили. За ними наблюдают. Их оценивают на глаз, как оценивает подозрительную монету пройдоха-купец: не фальшивая ли?

Вот-вот на зуб попробует.

* * *

— Отпирай! Где тут у вас местный жрец, ключник, или я не знаю, кто?! А вы что встали, вешалки для мундиров?! Живо оцепить здание, смотрите внимательнее да факелы, факелы несите, Змея вас язви! — Жокруа К'Дунель, вспотевший, в надорванном мундире, со свежим порезом на виске, готов был карать — и беспощадно!

Толпа, изрядно подавленная (во всех смыслах), безмолвствовала. Зато кто-то из гвардейцев, наплевав на приличия, решился-таки сообщить капитану, что ни ключника, ни жреца искать не нужно. Двери-то, вы только поглядите, сорваны с петель — так зачем нам ключник? Жокруа наорал на «жопу с усами» и велел заткнуться, а потом, немного успокоившись, пояснил, что видеть жреца хочет совсем по другой причине. А в храмовенку, даже была б она заперта, при желании вошел бы безо всяких ключников. Веришь?

Гвардеец поверил и заткнулся. После приключений духа и плоти, выпавших сегодня на его долю, гвардеец готов был поверить во что угодно. Лишь бы не швыряли через всю площадь на потеху быдлу — и лишь бы у командира не было такое помятое лицо, которое посторонний наблюдатель, может, и спишет на злость. Но гвардеец знал: такое лицо у капитана случается в совершенно иных ситуациях.

К'Дунель тем временем получил желаемое — к нему споро доставили лысого человечка с отчаянными глазами размером с плошку каждый. Глаза у человечка слезились, руки дрожали, а сам он, кажется, мечтал единственно о скорой смерти. К'Дунель же, вопреки всеобщим ожиданиям, заговорил с человечком ласково, попросил господина… как, кстати, зовут господина? — Тунилюк? — ну вот, попросил господина Тунилюка уделить минуточку внимания им, подневольным, служивым людям — и пройти вместе с ними в храмовенку. Вот спасибо, вот такущее вам спасибо, господин Тунилюк!

От этаких сахарных речей жрецу окончательно поплохело. Он смекнул, что скорая смерть ни при каких обстоятельствах ему не обломится — а если чего и обломится, так что-нибудь вдесятеро ужаснее. Ведомый под локоточек обходительным господином «зовите-меня-просто-Жокруа», он ступил внутрь храмовенки — и там всё-таки сполз в милосердный обморок. Потому что видеть столь чудовищные разрушения и слушать разлюбезные речи оказалось выше скромных возможностей г-на Тунилюка.

— Приведите его в себя, только аккуратно, — бросил К'Дунель своим подчиненным и решил пока обойтись без жреца. Тем более что толку от лысого всё равно никакого; Тунилюк понадобится ему попозже, а сейчас…

По приказу капитана двое гвардейцев вошли в проем и встали по обе стороны, как можно выше воздев принесенные факелы. К'Дунель же гончим псом скользнул в гущу деревянных обломков, стараясь при этом ничего не задеть; ступал крайне осторожно и осмотрительно, внимательно изучая «место попрания закона». В том, что таковое попрание здесь произошло, Жокруа не сомневался.