Память

Очевидно, она говорила с лечащим врачом, потому что он зашёл ко мне после её ухода. Это был молодой татарин Руслан Ренатович, который вызывал симпатию у всех абсолютно пациентов тем, что каждый день, каждый свой обход он начинал с фразы "Здравствуйте, меня зовут Руслан Ренатович, я ваш доктор". Очевидно, он знал, каково это – ничего не помнить, он знал и то, как ужасно в пустом пространстве памяти удерживаются новые имена, и он заставлял нас делать невозможное: мы запоминали, как его зовут.

Руслан Ренатович, тщательно вглядываясь мне в зрачки, спросил, не утомила ли меня Нина, так и сказал "не утомила ли вас Нина, ваша жена"? Внимательно выслушал моё невнятное мычание и поинтересовался, вспомнилось ли мне что-то от имен, которые называла Нина. Очевидно, она передала ему наш разговор. Я ответил, что нет, не вспомнилось, и тогда он спросил в каких обстоятельствах я вспомнил про Нину и сына. Говорить долго было тяжело, но Руслан Ренатович пользовался таким уважением, что я всё же объяснил, что Нину не помню вообще, а имя её мне сказал доктор из реанимации, имени которого я тоже не помню.

Что же касается Славика (я привыкал к этому имени), то я вспомнил его в туалете реанимации, когда очень боялся потерять равновесие и упасть. Ещё я вспомнил эпизод с Эви в столовой, и об этом тоже рассказал. По мне, так тут на лицо была общность моментов, ассоциативный ряд, но доктор оказался иного мнения.

– Известно, что эмоциональные события запоминаются лучше. Вы вспоминаете в первую очередь то, что связано с эмоциями: со страхом, отвращением, гневом. Это нормально, это естественно, ведь с точки зрения сохранения вида это самые важные эмоции.

Я слушал, пытаясь вникнуть. Он говорил, что когда мне можно будет читать, мне нужно перечитать книги, которые когда-то мне нравились, хоть детективы, хоть фантастику, а, может быть, что-то из школьной программы, очень рекомендовал стихи. Он говорил, а я думал, почему же тогда я не могу вспомнить своих чувств ни к Нине, ни к Славику, если всё дело в эмоциях?

Когда он ушёл, я до самого ужина, а после и до ночи всё ещё думал. Мне стало страшно, что это чужие люди, которые хотят выдать себя за мою семью. Вдруг всё это какая-то подстава? Доктор говорит мне, что мою жену зовут Нина, и она приходит. Но я не помню её, хоть убей, не помню.

Эта идея была больше похожа на бред, чем на правду. Зачем кому-то выдавать себя за мою семью? Я уже достаточно насмотрелся на облупленную краску на стенах, отвалившуюся плитку в сортире, на скромненькую реанимацию, где почти нет приборов, кроме механического тонометра и капельницы. Очевидно, я не очень богат, раз лежу в такой больнице. Поэтому деньги вряд ли могут быть мотивом. Я не помнил, не знал, как должна выглядеть больница, не имел в голове образов к словам "богатый" и "бедный", но душой понимал, что это не обман. Я хотел верить.

Я не помнил их: ни Нину, ни Славу, и они казались мне чужими людьми, и это представлялось мне довольно жутким. Что я скажу родителям, когда они приедут меня проведать? Я знал, что не узнаю их, и не почувствую ничего, как не чувствую ничего сейчас к своей семье. Это меня мучило и пугало.

Странно, но мне это казалось совершенно несвязанными вещами: я не помню человека, но моё сердце должно подсказать, что это близкий и родной мне человек, разве нет? Почему мои чувства так же забыты, как имена и лица? Придут ли они ко мне опять, эти забытые чувства, или, вдруг, я вспомню Нину, но не смогу её полюбить заново?

Я уже почти засыпал, преследуемый такими невесёлыми мыслями, как вдруг в памяти всплыл кусочек сегодняшнего разговора: "ты юрист". И я вздрогнул от ужаса. Плотник может вспомнить своё ремесло, может научиться каким-то вещам заново. Я помнил движения рубанка, даже не я, мои руки помнили всё: шершавую поверхность и тяжесть, и силу, с которой нужно было давить, и скорость, с которой нужно было скользить по поверхности доски. Но мой мозг не помнит ничего, что касается права. В какой области я был юристом? Что я делал по работе? Чем я занимался? Мне придётся изучать все законы сначала, с чистого листа. Меня охватило отчаянье: я не помню ничего, из того, что было важно мне когда-то, не помню того, что было смыслом моей жизни… Моё существование стало таким же пустым и бестолковым, как моя память. Отсутствие прошлого лишало меня всякой надежды на будущее. Мне предстояло самому быть чистым листом в жизни без смысла.

Я очень плохо спал. Мучили кошмары, какие-то крики, меня опять тошнило, всё кружилось вокруг, кругом был страх, безотчетный, первобытный животный страх. Я проснулся в ужасе и холодном поту, и лежал до самого рассвета.

Всё утро меня мутило, но я всё же сходил на завтрак, потому что после бессонной ночи чувствовал себя вконец разбитым. Кофе нам не давали, но я сделал себе очень сладкий чай, и тошнота прошла, мне даже удалось задремать.