Память – это ты

Я не увидел пианино, но небольшая сцена была, и какая-то девушка без особого успеха пыталась играть на скрипке. Рыжеватые волосы падали ей на лицо, и я думаю, она нарочно их не убирала, прячась таким образом от издевок клиентов, притворявшихся спящими и нарочито громко храпевших. Играла она и правда мучительно медленно. Каждая нота тянулась целую вечность. Но она упрямо играла по-своему, не обращая внимания ни на что вокруг, и по ее движениям можно было предположить, что она испытывает неведомый и непонятный нам восторг. Вдруг я остолбенел, услышав хриплый голос:

– Ах ты сволочь! Что ты здесь делаешь?

Я развернулся, уверенный, что это мне. Случалось, меня приветствовали таким образом.

– Тише, Хуанчо, – укоризненно сказал Полито с тем спокойствием, которое только раздражает.

К нам, тяжело ступая, направлялся здоровяк с немаленьким брюхом. Редкие волосы были зализаны на лысину. На толстяке был фартук, давно утративший белизну, и я не мог отделаться от мысли, что он легко может оказаться забрызган моей кровью. Хуанчо подошел к Полито вплотную, но тот и бровью не повел. Даже чуть насмешливая улыбка не сошла с его губ. Как смельчак, не отступающий перед понесшей лошадью, уверенный, что может усмирить ее.

– Я сказал тебе не появляться, пока не вернешь долг.

– А зачем, ты думаешь, я пришел?

Так и знал! Мерзавец… Было очевидно, что они не столько добрые приятели, сколько заклятые неприятели.

– У тебя есть деньги? – Здоровяк поднял густую бровь.

– У меня есть кое-что получше… – Полито чуть отступил и широким жестом указал на меня: – Гитарист!

Я оказался лицом к лицу с хозяином таверны, который смерил меня взглядом. Откуда у них у всех эта дурацкая привычка?

– Что это за чучело? – расхохотался он.

– Его зовут Гомер. И это лучший гитарист из всех, чья нога ступала на этот грязный пол.

– Смеешься? Это же младенец!

– Мне шестнадцать, – с обидой отозвался я.

– Да хоть пятьдесят. Убирайся!

Я подумал, что он загребет меня своей ручищей и вышвырнет вон, но Полито встал между нами, словно гипнотизируя его:

– Я предлагаю сделку.

– Я не имею дел с ворами. Верни деньги, или я до тебя доберусь.

– Дай ему шанс. Если не понравится, мы уйдем и я верну тебе вдвое больше, чем должен, клянусь.

Хуанчо, казалось, задумался, а Полито, как человек опытный, продолжал увещевать его.

– Если понравится, будешь платить ему половину, а половину оставлять себе, пока не получишь мой долг, – шепнул он тихо-тихо.

Ярость была укрощена. Лицо кабатчика по-прежнему выражало готовность разорвать на части первого, кто попадется под руку, однако, всхрапнув, как бык, он согласился испытать меня.

Скрипачка была тут же выставлена с подмостков; посетители вяло захлопали хозяину и лениво ошикали музыкантшу. Когда та проходила рядом, я попытался разглядеть ее лицо за рыжими кудрями. Она посмотрела на меня с ненавистью: ее выгнали из-за меня.

– Прости, – сказал я искренне.

– Иди ты к черту, – ответила она, сунула скрипку в обшарпанное ведро для зонтиков и удалилась через заднюю дверь, которая, как и полагается по законам жанра, выходила в переулок.

Подошел Полито:

– Что ж, приятель, это твой шанс. Покажи все, что умеешь.

– Что?

– Сыграй на гитаре, черт подери.

– Сейчас?

– Не-е-ет… когда захочется. Когда тебе удобно? На следующей неделе? Может, через пару лет? Черт подери, сейчас, конечно.

– Но я никогда не играл… на публике.

– А что ты делаешь на улице?

– Играю для себя и для ботинок.

– Для ботинок? Что ты несешь? Это твой шанс, идиот. Ха, я думал, ты мне благодарен будешь.

Полито был в таком же напряжении, как и я.

– Да, но… – Я с ужасом посмотрел на посетителей кабака. Они казались не слишком готовыми к восприятию музыки, почти все были пьяны: грубые мужчины, искавшие в выпивке забвения, и вульгарно накрашенные женщины, садившиеся к ним на колени.

– Не дрейфь! Худшее, что может произойти, если ты им не понравишься… ну, бутылкой в тебя кинут. И я заодно навеки попаду в рабство.

– Черт, хреново.

– Я в курсе. Я не создан для оков.

– Ты о чем? Я про бутылку!

– Они же пьяные в стельку. Почти никогда не попадают.

– Почти никогда? – Я начинал всерьез беспокоиться.

– Чаще бутылки летят в стену. Ну, может, какой осколочек тебя заденет.

Я глянул на стену за подмостками, пол возле нее был завален битым стеклом. Хуанчо нетерпеливо посматривал из своего угла. Полито под всеобщее шиканье вытолкал меня на сцену и пихнул к стулу, который освободила рыжая. Послышались смешки, адресованные нам с Полито.

– Что мне играть? – растерянно спросил я.

– Ты что, меня спрашиваешь?

– Да, тебя, потому что ты меня в это втянул!

– Откуда я знаю? Что-нибудь известное.

– Я не знаю ничьих песен. Только свои. – Я уже не нервничал, на меня навалилась тоска. Шиканье становилось громче.

– Ну сыграй что-нибудь свое. Только веселое.

– У меня нет веселых песен.

– Черт! Да мне… Брр. Не знаю я! Что-нибудь, только играй уже, и если ты себе не враг, то старайся получше. Давай серьезно: если ты сейчас провалишься, тебя он пинками выставит, но меня отлупит так, что мало не покажется, и не отстанет, пока я не верну ему долг в двойном размере.