Память гарпии (СИ)

Орфин бросил короткий взгляд на Тоху и Набата. В руках инженера уже сформировался широкий металлический цилиндр с прорезями — должно быть, он скоро закончит. Нужно просто удержать внимание двуликого.

— Хочешь, я отдам воспоминание о своем ребенке? Думаешь, это заменит ее? — Орфин вошел в раж. — Нет! Но я скажу тебе, как вспомнить хотя бы ее лицо! Ты ведь и его забыл, так? Отпусти ее! Она не часть тебя! Отпусти — и сможешь ее увидеть!..

— Хватит… болтать! Ты сгинешь… Отдай… Ты знаешь… слова…

Он, и правда, знал их. Отчетливо помнил тот разговор в баре фантомов и то, как призрак за стойкой отрекался от памяти. «Пусть моя память о горах отныне служит мнемой…»

Впрочем, Орфин не собирался отдавать ему ни крупицы своей памяти. Считав упертость по его позе, двуликий снова повернулся к кочевникам.

Да гори оно огнем!

— Эй, извращенец! Может, ты сам и ее убил, а?! Не хотел отпускать дочурку! Хочешь вспомнить это?!

Существо взревело пронзительным диссонансом двух голосов. В грудь Орфина вонзилось разом три нити, и еще десяток просвистел вокруг. Он задохнулся от боли и упал бы, но теперь сами нити держали его на весу.

«Что я делаю?!»

— Наш! Гр-рязный… к-комок… пр-раха! Пойман — наш! Твою память — нам! Отдай!

Двуликий рывком переместился и выпустил новые нити, наращивая сеть-ловушку вокруг Орфина. Тот едва мог пошевелиться. Лишь мысленно молился, что кочевники успеют и как-нибудь… вытащат его из этой передряги!

— Ладно, уймись!.. Да отдам я воспоминание, сука! Прекрати стрелять! Если ты меня прикончишь — я ничего дать не смогу!

— Есть! — гаркнул вдруг Тоха.

Пора уходить. Орфин хотел было обернуться, но даже его голову удерживал частокол остекленевших струн. Единственное, что он мог — скосить глаза.

Его пробрало страхом. Он и не думал, ввязываясь в это дело, что ставки окажутся так высоки. Но что теперь? Он застрял в этой чертовой паутине, ранен, а кочевники получили то, за чем пришли. Ему вдруг с ужасающей ясностью увиделось, к чему всё идет. Даже если он чудом освободится, на прохудившейся лодке не хватит места, и им придется уйти — ничего личного, парень, просто ты чужак. Он дал им наводку, сам полез в капкан — что еще с него взять? Они такие же мертвецы, как все в Пурге — такие же выживальщики.

На периферии слуха раздался звон бьющихся нитей и выкрики. Алтай промелькнул над лодкой, снеся посохом хрусталь паутины и почти попав двуликому в сросшиеся головы. Он приземлился на каменный обломок и изготовился к новом прыжку.

На дальнем краю лодки сверкнуло движение. Белый шар размером с яблоко врезался твари между лиц и разбился ослепительным светом. Нити, проходившие сквозь Орфина, со звоном рассеялись. Он рухнул на дно лодки и на несколько секунд совсем потерял связь с реальностью. Когда зрение вернулось, он увидел, что Набат заводит мотор, а Тоха натирает ладони, выращивая между ними второй белый шар. Двуликая фигура оставалась всё дальше позади, и ее чудовищные крики глохли за шумом лодки.

Орфин лежал, не шевелясь, и чувствовал холод и сосущую пустоту. Тонкие раны в груди горели и пытались затянуться, но им неоткуда было взять на это мнему, кроме как из собственной памяти. Всё прочее он растратил. Даже собственное тело теперь предавало и тянуло из него крупицы души. Он не хотел забывать, но это было в природе теней — как для живых выдернуть руку из ведра со льдом. Физическая реакция.

В паре метров над ним возникла борода Набата.

— Ты больной на всю голову, — мрачно заметил он. Затем крикнул куда-то в небо: — Эй, Алтай! Давай-ка его к Насте!

Лодку тряхнуло, когда на нее приземлился бродяга. Он окинул Орфина суровым взглядом.

— Ты держись, ладно?

С этими словами он склонился, подхватил Орфина под мышки и взмыл по ветру.

Тот старался «держаться», правда… Но к моменту, когда они добрались до пристанища кочевников, раны давно затянулись. Физически ему стало от этого гораздо легче, остался только лёгкий озноб, но на сердце скребли кошки. Он понятия не имел, каких воспоминаний только что лишился и много ли их было. Его представления о собственной жизни стали еще более размытыми, а сам он на шаг приблизился к забвению. Эта мысль изводила его, когда он следовал за Алтаем в шатер загадочной Насти.

— Можно было и не гнаться, — сказал он с горькой досадой.

Бродяга промолчал; выглядел он удрученным. С чего бы это? Двигатель ведь добыли.

На секунду доверие снова покинуло Орфина. Что, если задача этой кочевницы — вовсе не вылечить его? Но он одернул себя: хватит мнительности. Не скатись в паранойю.

Они вошли под полог. Обстановка внутри шатра напоминала выцветшую сепию с фотографий позапрошлого века. Настя — та самая блондинка, которой все сторонились — сидела, зарывшись в подушках, лицом ко входу. На ее коленях лежала стопка бумаг, а в пальцах застыл карандаш. Она настороженно смотрела на вошедших.

Едва Алтай начал объяснять, в чем дело, как она отложила записи, плавно поднялась и указала Орфину на лежанку справа от входа. Он сел, и она опустилась напротив.