Память гарпии (СИ)

А затем он заметил стремительно тающую внизу черную фигуру, и вся Пурга застыла в одном мгновении. Ничто не смело пошелохнуться, и всё же вихри продолжали вращаться, а падающий человек уменьшался с каждой секундой, пока наконец не исчез в сером мареве. Разум Орфина просто не поспевал за этим, за прежней неизменной скоростью мира. Он остекленел, как и его взгляд, устремленный вниз. Время мчалось мимо.

Что сейчас произошло? «У тебя шок. И сейчас не лучший момент для него».

Орфин заставил себя опустить веки. Его била дрожь, мнема гудела в жилах, горячая, как кровь после забега. Он вспомнил, фрагмент за фрагментом, зачем вообще ввязался в эту авантюру. Ощутил тяжесть ключа в пальцах. Нужно было спешить в подвал. Но он не мог сойти с места.

Это было… убийство? Слово эхом отдавалось в мыслях. «Нет, нет, нет… Он прикончил бы меня иначе. Это был единственный выход. Я сделал то, что было необходимо! И это было… убийство?.. Да можно ли вообще убить призрака?! О, ты отлично знаешь… Прекрати! Он был чудовищем! А ты? Хватит, пожалуйста, хватит! — он крепче сжал в кулаке ключ. — Я должен идти».

Глава 22. Тартар

«Пусть крики и стоны радуют горний Олимп»

Он сам не понял, как добрался до подвала. Ноги помнили путь, а посеянный в Приюте хаос позволял остаться незамеченным. Краем уха он слышал разговоры пробудившихся прихожан. Не все были рады, что снова ясно мыслят, и Орфина злило это, но сейчас были заботы и поважней.

Он спустился к двери, увитой золотыми трубами, и содрогнулся от воспоминаний.

Вставил ключ в замок, повернул. Тяжелая дверь медленно отворилась. Изнутри, как поток сжатой жидкости, вырвался хриплый искореженный беспрерывный крик, неестественный, как закольцованная запись. Звенящий, как вибрирующая игла в горле. Один голос рыдал и стонал на сотню ладов.

В центре золотой темницы колебалось вопящее облако красно-серых помех. Оно напоминало змеиный клубок из пыли и плоти. На мгновение части этого чудовищного сгустка складывались во фрагменты туловища или внутренности, но тут же снова распадались пургой. Орфин отпрянул. Ему сдавило горло от этого зрелища, ужас и отвращение отозвались почти болью. Он замер в дверях, силясь сдвинуться с места.

Этот чудовищный вид протрезвил его и мигом расставил мысли и приоритеты по местам. Мир стал похож на шахматную доску, где ясны стороны и цель, но совершенно непонятно, как к ней идти, и кажется, что нет шансов на победу.

Самым невыносимым было то, что он узнавал ее — отдельными клочками расплывались черные кудри, перья, обезображенное лицо.

Как, черт возьми, он мог теперь помочь ей?! Дурочка несчастная! Во что ты вляпалась?!

Справившись с отторжением, Орфин шагнул к вопящему вихрю плоти и рывком закрыл за собой дверь.

— Рита! — рявкнул он с горечью и злостью. — Тисифона!

Его передернуло, но он подошел вплотную и поднес ладонь к границе бурления.

— А ну, прекращай!

Хвосты плотного дыма проносились возле его руки, обдавая кровавым потом. Орфин мысленно толкнул себя в Бытое, чтоб войти в контакт с Тис, но остался в Пурге. Он слишком ярко помнил единственный взгляд внутрь древа — тогда, в Чертогах. Оказаться чувствами внутри раздираемой гарпии? Боже, так недолго окончательно лишиться рассудка.

Он снова позвал ее. Словно она могла бы по желанию восстановить тело и вернуться.

— Тис, ты слышишь меня? Пожалуйста!..

Он отступил на шаг, тяжело выдохнул и снова потянулся взглядом в Бытое. «Давай. Ты знаешь, что увидишь здесь — всех этих червей и муравьев. Ничего особенно. Обыкновенная изнанка Приюта».

Бытое повиновалось и проявилось перед взглядом, как старое фото. С вытянутой рукой Орфин шагнул вперед, и…

Ты бьешься о стекло до трещин в киле, и последние капли сочатся из пор. Чужие сладкие моменты истратятся на вопли и гнев. Другой бы развеялся по ветру, стал прахом. Но ты ─ приколотая бабочка, тебя надежно держит игла.

Волна ярости схлынет, отлив затянет ее в темно-серое море тоски. После нее — лишь руины и пустошь. Кажется, на этом берегу уже годами не было так тихо.

В твоем воображении просоленные деревянные обломки да грозный гул воды. И никого.

Ты помнишь полет и иллюзию свободы? Теперь их нет. Вдоль лопаток зияют шрамы, и ты тянешься нутром за оторванной частью себя, но ее нет, нет, нет! Не вернуть, не отрастить!

Остаться в темнице, открыть глаза, увидеть эти стены, ощутить грузные оковы на лодыжках — вновь захлебнуться паникой от тесноты. Укрытие лишь одно — в мыслях.

Доводилось ли тебе бывать на настоящем море? Наверное, зрячий знал ответ.

Мысли ходят кругами, как узники в тюремном дворе. Какая ты идиотка, раз поверила пастору! Он с самого начала использовал тебя. Тупая курица! Теперь и крылья обрезаны. Ты в клетке, в цепях, как животное. Ты всегда была им. Просто инструмент, цепной зверь. Никто никогда не считался с тобой, не видел в тебе человека. Жалкий фамильяр! Все честно, ты и не человек. Тупица! Как можно было поверить, что хоть кто-то желает тебе добра! Они все лжецы!