Память и мышление

И наконец третий, на первый взгляд, недостаток образа — то, что он не есть сразу целиком данная картина, а движение, ряд переходов от одного фрагмента к другому является исходным моментом развития метонимии: «Уж темно: в санки он садится. Поди! поди! раздался крик».

«Аллегория — иносказание, в обширном смысле слова, обнимает все случаи различных отношений между образом и значением, т. е. метафору, метонимию и синекдоху. Всякое поэтическое произведение иносказательно»[ 72 ]. Пожалуй, веет схоластикой от традиционного учения о тропах, и можно привести сколько угодно примеров, как трудно на практике проводить различие между ними. Это и не удивительно. Фрагментарность, динамичность и схематичность одинаково являются специфическими особенностями репродуцируемого образа, и потому последний одинаково является основанием и для синекдохи, и для метонимии, и для метафоры. Решить, чем именно является данный поэтический образ, является чаще всего метафизической постановкой вопроса. «Так, в стихотворении Лермонтова "Парус" мы имеем несомненную синекдоху — "Белеет парус одинокий", но мысль при дальнейшем движении переходит на метонимию (одинокий пловец), а под конец стихотворения мы настраиваемся метафорически понимать этот «одинокий парус среди бушующего моря»[ 73 ]. Метафора здесь, в конце концов, покрывает собой метонимию, которой предшествует синекдоха... Различие между такими двумя видами поэтической иносказательности, как синекдохичность и метафоричность, не есть различие непременное, а нечто движущееся. Метафорическое понимание всего стихотворения «Парус» переходит в сложную синекдоху — pars pro toto (часть вместо целого) изображение единичного случая из бесконечного ряда подобных моментов, положений, настроений. Так, даже специалисты-литературоведы признают искусственность разграничения этих «тропов». С психологической точки зрения тем менее нужды делать это.

В психологическом отношении в пределах интересующего нас здесь вопроса стихотворение «Парус» великолепно иллюстрирует зафиксированные словом фрагментарность, динамичность и схематичную общность образа:

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом!..

Образ паруса, белеющего сквозь голубой туман на море, на котором ничего не видать, кроме него. Образ очень фрагментарен, очень синекдохичен: только одинокий белый парус и голубой туман на море.

Играют волны — ветер свищет,

И мачта гнется и скрипит...

Явен переход в образе, и можно даже с уверенностью сказать, что плоскость видения в образе как бы несколько опустилась; гнущаяся со скрипом мачта и морские волны. Если предыдущий образ — скорее верх судна (парус), то здесь — волны и сама мачта. И, как бы подчеркивая, что здесь действительно имеет место переход, с каждым образным пассажем, как бы в качестве интермеццо, переплетаются мысли, связанные с образом:

Что ищет он в стране далекой?

Что кинул он в краю родном?..

И после второго образа:

Увы,— он счастия не ищет

И не от счастия бежит!

Наконец третий фрагментарный образ, т. е. низ и верх картины:

Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой...

В результате получились три пассажа: одинокий белый парус в голубом тумане моря — гнущаяся со скрипом мачта и волны — светло-лазурная струя и золотой солнечный луч. Три фрагментарных образа и переход от одного из них к другому так, что как бы должна получиться полная картина. Но дело в том, что этой картины не получается. Наоборот, образ в конце становится настолько смутным, что выступает на первый план только что «под ним» и «над ним», и даже не чувствуется, что струя, конечно, не под парусом и не под мачтой. Но именно эта смутность образа и облегчает иносказательность его.