– Нет. Я лишь спрашиваю, известно ли тебе что-нибудь. Этим даруджийцам наверняка кто-то помогал.
– А что говорит Крупп?
– Он напуган и удручён не меньше моего, и я ему верю.
– Что ж, – произнёс Паран, – люди часто недооценивают Колла. А он вполне способен провернуть подобное самостоятельно.
– Похоже, ты не понимаешь тяжести того, что они содеяли. Похитив мою мать…
– Погоди, Серебряная Лиса. Ты оставила им свою мать, поручив её их заботам. Оставила, верно? Хотя, пожалуй, я слишком мягко выразился. Ты бросила её. И я не сомневаюсь, что Колл и Мурильо отнеслись к своим обязанностям серьёзно, со всем состраданием к Мхиби, которым ты, похоже, не обладаешь. Взгляни на ситуацию с их точки зрения. Они заботились о ней изо дня в день, видели, как она чахнет. Видели дочь Мхиби, но лишь на расстоянии. Дочь, забывшую родную мать. И вот они решили найти кого-то, кто сумеет помочь Мхиби. Или, в крайнем случае, хотя бы придаст её жизни достойный конец. Похищение – это когда человека увозят, чтобы вручить кому-то другому. Да, Мхиби увезли, но кому вручили? Никому. Совсем никому.
Побледневшая Серебряная Лиса медлила с ответом. Когда она заговорила, голос прозвучал резко:
– Ты понятия не имеешь, что́ кроется между нами с ней, Ганос.
– А ты, похоже, не имеешь понятия, как прощать – ни себя саму, ни её. Вина превратилась в пропасть…
– Ох, вот уж кто бы говорил.
Его улыбка была жёсткой.
– Я уже закончил спуск, Серебряная Лиса, и теперь поднимаюсь по другой стороне. Ситуация изменилась для нас обоих.
– То есть ты отвернулся от своих чувств ко мне.
– Я по-прежнему люблю тебя, но после твоей смерти поддался чему-то, похожему на слепую страсть. Убедил себя, будто краткий миг, который был у нас, – нечто более… серьёзное и важное, чем было на самом деле. Из всех орудий, которые мы обращаем против себя, Серебряная Лиса, вина – острейшее. Она способна придать нашему прошлому неузнаваемый облик, исказить память, которая засевает душу всеми видами одержимости.
– Рада, что ты так всё для себя прояснил, Ганос. Тебе не приходило в голову, что беспристрастное изучение самого себя является лишь другим видом одержимости? Для проведения вскрытия нужно, чтобы объект прежде умер – такова, в конце концов, сущность всякого вскрытия.
– Это мне давным-давно объяснил наставник, – ответил Паран. – Но ты упустила более тонкую истину. Я могу изучать себя, каждое своё чувство, хоть до тех пор, когда Бездна поглотит мир, но не приблизиться к мастерству управления эмоциями внутри себя. Ибо они – непостоянны. Равным образом они не обладают защитой от внешнего мира – от того, что говорят или не говорят другие. И потому пребывают в постоянном течении.
– Как необычно, – пробормотала она. – Капитан Ганос Паран, юный мастер самоконтроля, тиран самого себя. Ты и впрямь изменился. Настолько, что я уже не узнаю́ тебя.
Паран пристально посмотрел ей в лицо, выискивая признаки чувств, скрытых за этими словами. Но Серебряная Лиса закрылась от него.
– А вот я, – медленно проговорил капитан, – нахожу тебя вполне узнаваемой.
– Какая ирония, верно? Ты смотришь на меня как на женщину, которую когда-то любил, а я вижу в тебе мужчину, которого никогда не знала.
– Для иронии слишком запутанно, Серебряная Лиса.
– Тогда, возможно, это пафос?
Он отвёл взгляд.
– Мы слишком уклонились от темы. Боюсь, я ничего не могу тебе сказать о судьбе матери. Но, однако, уверен, что Колл и Мурильо делают для неё всё, что могут.
– Тогда ты ещё больший глупец чем они, Ганос. Похитив её, они предрешили её злую участь.
– Вот уж не думал, что тебе свойственна тяга к выспренным сентенциям.
– Мне не сво…
– Она – лишь старая женщина, старая,
– Ты меня не слушаешь! – прошипела Серебряная Лиса – Моя мать в ловушке, внутри кошмара в её собственном сознании. Потеряна и испугана.
– Серебряная Лиса, – спокойно произнёс Паран, – если она поймана внутри кошмара, то жизнь её превратилась в проклятье. И подлинное милосердие здесь – найти то, что положит кошмару конец – раз и навсегда.
– Нет! Она моя мать, будь ты проклят! И я
Серебряная Лиса развернула коня, пришпорила.
Паран смотрел, как она скачет прочь