Память о мечте (сборник)

Их поступь не слышна ни на мгновение
и облик их скрывает сновидение

кустарник с перламутровыми иглами

и новорожденный незрячий свет
им колет пальцы те которых нет

носительницы воду принесли

источника иссякшего вдали

как те застывшие в молчанье капли

на кончиках нависших сталактитов
помедлив канут в жизнь мою в забвение.

Вода которую между ресниц коплю

и между букв слагающихся в имя
моей жены уснувшей

вода ладоней слившихся в объятии

здесь на опушке сна

вода на стеклах в окнах уснувшей комнаты

между раскатов бури.

Они с немым терпением идут по длинным улицам

мертвы пороги

завесы из иссушенной коры
стропила крыш леса без гнезд веселых

вода сгнивающая подо льдом поблекший образ.

На границе ветра утонет город остановит их

и губы приоткроются на миг

морской песок янтарь тысячелетний
глаза их где кончаются потоки
их щеки когда солнце пьет росу

и если льется дождь по их рукам груди

то создается замок на мгновенье.

Лишь на границе ветра пробужденье.

Круг горизонта как крыло в движенье

и синий жаворонок в миг полета.

Мимолетность

В городе, в его нимбе, выкованном из солнца, улицы бегут вдоль каналов, где светится тьма, цепляясь за престарелый плющ берегов, где свежесть становится дымом, выдыхаемым трюмами барж, укрываясь в тени подмышек, осязая свежесть груди; улицы обвивают полинявшим шарфом фасадов шею женщины торопливой; улицы, покачнувшись, протягивают грозе тополиную стройность, ноги танцовщиц, белизну молока в осиянной оправе черных чулок, и разбиваются на букеты стеклянных иллюзий, окрашенных цветом нарцисса: мои пальцы пробивают дорогу в пыли и пыльце среди хрупких яичных скорлупок на краю тротуаров, в мерцании, рядом с лужами после дождя, среди вывесок неугасимых, и гораздо больше дрожащих, чем ресницы в любовном экстазе; среди праздно гуляющих женщин, у которых медовые ноги, и пчелиные талии, и шиньоны, распростертые крыльями чайки, хотя крылья так часто жмутся к ее пепельно-серому тельцу и несытому животу; их походка создана наспех из разорванных кружев джаза; среди окон таких высоких, что мыльные пузыри облаков, проскользнув сквозь узор занавесок, проникают во тьму и молчанье покинутых спален – пробивают себе дорогу, чтобы строго окуривать серой; ей не терпится загореться, ибо я закрываю глаза: платье, мокрое от дождя, сохранив тепло ее тела, завладело телом моим на скрещенье бегущих улиц Триумфальной Арки и Танремонд, и я сплю, хотя в Лилль шагаю, в этот день – 18 мая 1961 года.

Франсис Карко (1886–1958)

Прощай

Этот жалкий кабак много лет
Осень долгим дождем убивает.
Я пришел, но тебя уже нет,
От страданья любовь убывает.

Я страдаю, когда ты ушла,

Я смеяться учился искусно.
Плачу я без любви, без тепла
И живу с той поры только грустно.

Ты хотя бы на память храни

Мое сердце, тоски неизбежность,
Ты храни эту древнюю нежность
И от ран почерневшие дни.

Грудь чужую осыплет мой смех,

Лаской губы чужие я встречу.
Их зубами своими помечу…
Все равно ты прекраснее всех.

Полночь

В переулке пустом,
Занавешен дождем,
Ждет гостей дом свиданий.
Плач полночных часов,
Словно скрипнул засов
В глубине сонных зданий.
Кто крадется тайком
Здесь, в ненастье таком?
Тени двух ожиданий…
В переулке пустом
В ночь небесных рыданий.

Морис Фомбёр (1906–1981)

Эта красотка весна