Память о розовой лошади

— Не припомню, чтобы ты стихи с таким упоением читал. По крайней мере, из-за стихов меня от занятий ни разу не отвлекал.

Андрей Данилович обиженно насупился и буркнул:

— Значит, лучше стихов.

Долго шевелил огрубевшие страницы, но вот дошел до беседы архиепископа Эльфрика, англичанина из десятого столетия, снискавшего славу опытного педагога, прочел ее, засмеялся и не выдержал:

— Оторвись-ка на минуту. Тут есть и позабавнее... Учитель спрашивает советника: «Как ты скажешь, мудрец? Которое из мирских занятий кажется тебе стоящим на первом месте?» И советник отвечает: «Земледелие, так как пахарь всех нас кормит!»

Она пожала плечами:

— А тракторы, машины всякие сельскохозяйственные... Их же на заводе делают.

Рассмеявшись, Андрей Данилович откинулся на спинку кресла и весело посмотрел на жену:

— О-о!.. Этого я от тебя и ждал. В беседе, между прочим, кузнец один принимает участие. Он говорит советнику: «Откуда, однако, возьмет пахарь лемех или нож? Да и стрекало он имеет исключительно благодаря моему ремеслу». А советник отвечает: «То, что ты говоришь, конечно, справедливо, но все мы охотнее искали бы гостеприимства у пахаря, чем у тебя, так как пахарь дает нам хлеб и питье». Вот как! Уел кузнеца советник. Теперь ты скажи: кто тебе дает свежие овощи?.. Скоро вот и пиво варить буду...

Весело засмеялась и жена, оторвалась от своих книг, подошла к нему, присела на подлокотник кресла рядом.

— Эх ты, Валафрид ты мой, огородник.

С нежностью погладив твердый переплет книги, Андрей Данилович поставил ее в шкаф на видное место и долгое время постоянно ее листал: он заметил, что после чтения ее у него появлялся нестерпимый зуд в ладонях, и он с увлечением работал в саду — копал землю, делал на деревьях прививки, мазал к зиме стволы известкой... Жизнь в ту пору вспоминалась ему удивительно полной. К работе он привык, а к заводу — притерся. Он полюбил уводить кого-нибудь из друзей жены в сад, усаживал на скамью за столом, сколоченным из ободранных рубанком до бархатно-мягкой гладкости досок, а сам садился на комель или расхаживал рядом и неторопливо рассказывал, словно читал лекцию, где поставит ульи с пчелами, где отроет под парники яму... Андрей Данилович замечал — в такие минуты они слушают его с неподдельным интересом. В то время он много переписывался с садоводами, они к нему тоже наезжали часто: просто так поговорить, посмотреть сад или выпросить новые саженцы — что-нибудь вроде редкой тогда в этих местах китайской вишни, чьи сладкие, бледновато-розовые ягоды не свешивались, как обычно, на длинных черенках, а прилипали, казалось, вплотную к веткам.

5

В одну из зим возвращался Андрей Данилович с женой из театра. Пол в вагоне трамвая был скользким от затоптанного заледеневшего снега, на холодные скамейки никто садиться не хотел. Жена, обхватив его руку, плотно прижималась к нему боком, а захолодевший нос прятала в мех поднятого воротника.

Перчатки на руках девушки-кондуктора были без пальцев: так легче считались деньги. Оторвав им билеты, она подышала на руки и принялась тусклым голосом выкрикивать остановки:

— «Площадь восставших».

— «Сад».

— «Музей»...

Сначала еще в вагоне было много народу, но ближе к окраине, когда большие дома стали сменяться маленькими — деревянными, с высокими заборами, — ехали они в вагоне одни; а девушка все равно покрикивала, выбрасывая ртом тугие клубочки пара:

— «Стройучасток».

— «Керосинная»...

Вышли они на пустой улице и пошли к железнодорожному переезду мимо голубеющей от лунного света двухэтажной бани. Переезд, как назло, закрыли: проходил товарный состав. Андрей Данилович не любил отпускать на шапке наушники и тер ладонями затвердевшие от холода уши. Поезд наконец прогромыхал мимо, и они пересекли путь. Миновали первую улицу из небольших домиков. Вторую. Свернули за угол третьей... Дома жена, едва скинув в прихожей пальто, тотчас же прошла в комнату и прислонилась спиной к протопленной печке; отогрелась и сказала, позевывая:

— Далеко мы от центра живем: едешь, едешь... Особенно зимой неприятно: в трамвае по утрам холодно — все проклянешь, пока до работы доберешься. А знаешь?.. Почему бы нам, собственно, не перебраться в город? Сейчас это, думаю, вполне возможно.

У Андрея Даниловича окаменели скулы.

— А дом? — с трудом открыл он рот. — Наш дом?

Она пожала плечами:

— Дом? Сдадим дом и договоримся, чтобы нам дали квартиру в городе — поближе к центру, к работе.

— Да я здесь каждый гвоздь своими руками заколачивал... — глаза у него побелели.

Она уловила в нем этот прилив ярости и быстро сказала:

— Хорошо, Андрюша. Заколачивал так заколачивал... Давай ложиться спать, а то не высплюсь и буду на работе вялой.