Память о розовой лошади

Утром он с замиранием сердца ожидал продолжения разговора, но жена и намеком не обмолвилась о вчерашнем, торопливо выпила чай, затолкала в папку бумаги и ушла: она всегда торопилась по утрам — то в свою клинику, то на занятия со студентами медицинского института, то в лабораторию проводить исследования, нужные ей для докторской диссертации; уходя, звонко чмокала на прощанье Андрея Даниловича в щеку — от губной помады на щеке оставался след, и он долго не решался стереть его, будто боялся обидеть жену.

В то утро Андрей Данилович не провожал ее до порога.

Покой его был нарушен, а вскоре случилось событие, которое вконец отравило его жизнь.

Дочь занималась однажды вечером весной в кабинете матери. Проходя по коридору, Андрей Данилович видел в открытую дверь ее пригнутую над столом спину с острыми лопатками и худой, открытый короткой стрижкой затылок.

— Папа, иди сюда! — вдруг окликнула она его.

Он отозвался из кухни:

— Чего тебе?

— Иди же. Посмотри, как интересно... Что это там?

Она смотрела в темное стекло, почти вплотную придвинув лицо к стеклу. Он положил руку на плечо дочери и тоже взглянул в окно: в вечернем небе плавно кружилась над верхушками смутных берез вишневая звезда...

— Действительно интересно. Хм... Что бы это могло быть? — протянул Андрей Данилович и тут догадался. — Да это же башенный кран. Сигнальный огонь на стреле.

Вблизи парка установили пять долговязых кранов. Стрелы их торчали высоко над березами. Появились и экскаваторы — на гусеничном ходу, с длинными шеями. Своими железными челюстями они пережевывали пустырь, а по утрам всех в доме теперь будили тяжело груженные строительным материалом машины — проходили мимо, газовали на подъемах, выли с натугой, и в окнах плясали стекла. Вскоре этот шум, правда, прекратился, но рощу с трех сторон поджали высокие крупноблочные здания, и она потерялась среди них, потемнела, странно уменьшилась, словно березы теснее сплотились вокруг танцплощадки; даже музыка оттуда стала доноситься глуше.

Встречаясь в магазинах с жильцами новых домов, теща стала совсем несносной. Постаревшая, с седым узлом волос на затылке, она ходила по комнатам мелкими неслышными шажками, раздраженно ломала у печей о коробок спички и частенько ворчала о том, что живут они точно в каменном веке: топят печи, моются в бане, хотя у людей уже и газ есть, и ванные, и паровое отопление.

Если же Андрей Данилович брался сам растоплять печи, то она обижалась, отталкивала его, упиралась ему в живот острым локтем и бормотала что-то насчет тяжелого креста, легшего ей на плечи к старости. В угоду теще, ублажая ее, он поставил в кухне газовую плиту, а в сенях — красный баллон с кольцом белых букв по округлому боку: «Пропан — бутан». Позднее купил он по случаю старый заржавевший бак и долго чистил его во дворе. Лицо, руки, шея Андрея Даниловича покрылись ржавчиной, будто забронзовели, на губах ощущался привкус металла, но покупке он радовался — примостил бак над чугунной печкой и сделал из него маленькую бойлерную при доме, а летом, когда семья уехала отдыхать, установил в комнатах отопительные батареи; утеплил он и наружную стену кладовой, прорубил в ней окно, пол покрыл цементом, а сверху — кафельной плиткой, и поставил там ванну с колонкой.

Впрочем, уже следующим летом оказалось, что делал он все это зря: дом, как и другие дома вокруг, подключили к отопительной и газовой системам больших домов.

Теперь дому, и раньше хорошему — просторному, крепкому, под железной крышей, — цены не было. Но в семье ко всему этому отнеслись равнодушно.

Осенью жена стала жаловаться, что у нее болят ноги. Приходя с работы, она обивала у крыльца грязь с ботиков и вздыхала:

— Ой господи, полтора часа добираться домой — сил никаких не хватает.

Вечером она дольше обычного отдыхала на тахте, положив на подушку ноги, чтобы от них отлила кровь.

— Думай, Андрей, как хочешь, но нам надо переезжать в город, — в одну из таких минут твердо сказала она. — Куда это годится — такую уйму времени тратить туда-сюда на разъезды. У меня работы много. Скоро вот предстоит защита докторской диссертации. И вообще, честное слово, мне теперь как-то неудобно, что живем мы в каком-то собственном доме.

Оттолкнув ногой подвернувшийся на пути стул, Андрей Данилович молча вышел из комнаты, но в коридоре его перехватила слышавшая все теща и подлила масла в огонь:

— Изверг ты какой-то, ей-богу. — И выпалила: — Частный собственник!

В те годы как раз развертывалась кампания против частных собственников: тех людей по соседству, которые держали коров, заставили сдать этих коров на мясо, и молоко пришлось теперь покупать в магазине; к магазинному Андрей Данилович долго не мог привыкнуть.

С тещей он надолго перестал разговаривать.

А пустырь застраивался. Сначала дома кучно поднялись в дальнем конце его, потом разошлись в стороны, и перед закатом от высоких зданий напротив чуть ли не до самого палисадника вытягивалась тень.