Память о розовой лошади

Но вот часовой испуганно вздрогнул и, посмотрев направо, выпрямился, вновь прижал винтовку к боку. Я тоже глянул в ту сторону и увидел отца. Он стоял у входа в здание, отыскивая меня глазами, а отыскав — резко мотнул головой, подзывая к себе.

Обратно к дому отец шел быстро, и я, еле поспевая за ним, почти что бежал.

По дороге он все подергивал за козырек фуражку и часто, быстро посматривал на меня с высоты своего роста: казалось — хочет меня о чем-то спросить, но никак не может решиться.

Уже совсем близко от дома отец глухо спросил:

— Скажи-ка мне. Э-э... а к вам часто в гости капитан один заходил? Танкист? — отец словно пересиливал себя, заставлял говорить, хотя делать этого не хотелось.

— Никто к нам не приходил, — ответил я, но тут сообразил, о ком он спрашивает. — Один раз приходил. Давно, еще в прошлом году. Летом. На параде танкистов мама ему финский нож подарила...

— Нож? Какой еще нож? — отец с досадой поморщился. — А раньше капитан у вас бывал? Или, может, ты его с матерью... встречал где вместе.

— Раньше я его никогда не видел.

Отец задумался, потом тихо сказал:

— Ты, конечно, мог и не видеть, не знать.

Помолчал и неожиданно грубо выругался:

— Вот ведь б... Разгребай теперь кучу дерьма голыми руками.

От испуга я ухватился за руку отца и так ее дернул, что он остановился.

— Где мама?! Что с ней?! — крикнул я прямо ему в лицо.

— Как то есть где? Арестована, в тюрьме сидит. Где же ей еще быть, раз арестована, — он удивленно посмотрел на меня, и глаза его расширились. — Ты что, не знал разве об этом?

Удивительное дело: взрослым я хорошо понимаю, что, именно узнав правду, и надо было по-настоящему встревожиться за мать, но тогда я, наоборот, вмиг успокоился — значит, действительно недоразумение и скоро все разъяснится.

Я даже недоверчиво хмыкнул:

— За что это ее вдруг взяли и арестовали? — и хитро прищурился, давая понять отцу, что если он темнит что-то, то меня не проведешь.

— В этом нам с тобой и надо разобраться, — усмехнулся отец.

Бабушка уже приготовила обед, и едва мы пришли, как принялась накрывать на стол — тарелки и ложки сильно побрякивали в ее дрожащих руках. Отец все молчал. Он достал из чемодана бутылку водки, налил чуть ли не полный стакан и залпом выпил, не морщась; отщипнул от куска хлеба корочку, пожевал и еще налил в стакан водки.

— Коля... — простонала бабушка.

— Ничего, мама. Ничего, — усмехнулся отец. — На меня почти не действует.

Бабушка осела на стуле и так посмотрела на отца, что я подумал: сейчас она на него накричит.

— Бог с тобой, Коля. Пей сколько хочешь... Я не о том. — Она подалась телом в его сторону. — Что с Олей, Коля? Ты узнал что-нибудь или нет? Скажешь ты мне наконец об этом?

Отец так отодвинул в сторону стакан, что водка выплеснулась на стол.

— Под следствием находится Ольга. За пропаганду в пользу немецкой армии... — он быстро глянул на бабушку. — Очень удружил ей капитан, ее приятель, как его там... Скворешников...

— Рукавишников, — поправил я отца.

— Он самый, капитан Рукавицын, — отец обиженно, будто его оскорбили, выпрямился на стуле. — Ольгин приятель.

— Ты что говоришь? — удивилась бабушка. — Какой он ей приятель, если она и знакома-то с ним была всего один день.

— Вы могли и не знать, сколько они знакомы.

— Да что с тобой, Николай, на самом-то деле? Знать, не знать... Да и при чем здесь Рукавишников этот, когда речь идет об Ольге?

— Он же ей недавно письмо написал, — насупился отец.

— Верно, писал, — бабушка ничего не понимала. — Затеряла Ольга куда-то это письмо.

— Об этом я и говорю все время. Она потеряла, а кто-то нашел письмо... Но дело даже не в этом. Главное, что Ольга кому только не лень рассказывала, что ей тот капитан написал. — А болтовня в тылу знаете во что там, у нас, обходится? В десятки человеческих жизней!

Он молча посидел, отсутствующе поглядывая куда-то в сторону, — словно подсчитывал в уме число убитых, — и спокойнее сказал:

— Вполне возможно, что теперь вот получит лет этак пять за пропаганду в пользу немецкой армии...

Лицо у бабушки посерело:

— Ты в своем уме? Какая пропаганда? Да как ты можешь... смеешь?! — она вдруг схватилась за сердце и стала клониться к полу.

Отец вскочил на ноги — стул за ним опрокинулся.

— Да успокойтесь вы, мама, — поддерживая ее, с досадой сказал он.

Но бабушка уже оправилась, села прямо и, стараясь унять дрожь в голосе, потребовала:

— Ты мне рассказывай все. Все, все... — она опять чуть не закричала на отца. — Все как есть рассказывай!

— Я и пытаюсь это делать, но вы мне не даете, — поморщился он, — то и дело перебиваете.

— Пока ты только чепуху городил, а не рассказывал.

Допив налитую в стакан водку, отец вновь отщипнул немного хлеба, но не бросил его в рот, а стал катать пальцами из хлеба шарик; катал и катал, а потом бросил шарик на стол, и он, подпрыгнув, покатился по клеенке.