Память о розовой лошади

Туго приходилось нам в ту зиму. У бабушки стало часто болеть сердце, и она, случалось, по нескольку дней не могла встать с постели — в наших комнатах тогда приторно пахло валерьянкой. Аля с утра и до позднего вечера работала на заводе. Вот и получилось так, что почти все в доме делал я: ходил иногда на базар прикупить продуктов к пайку, водил в детский садик Алину дочку и даже, когда бабушке бывало совсем плохо, готовил обед — варил пустые щи с луком, обжаренным на постном масле, кашу, жарил картошку. С продуктами без матери стало совсем плохо: не было ее продовольственной карточки, ее денег, а надо было кормить семью, поддерживать здоровье бабушки, обязательно два раза в неделю носить матери передачи. Правда, нам изредка помогала, чем могла, Клавдия Васильевна, да несколько раз к дому подъезжала черная старая «эмка», шофер приносил пакеты с продуктами и записки от секретаря райкома, всегда очень бодрые по тону и шутливые, но продуктов все равно не хватало.

Бабушка стала продавать те немногие ценные вещи, которые еще остались от довоенной жизни: фарфоровый чайный сервиз старинной работы, набор серебряных столовых ложек... Деньги, полученные за это, разошлись быстро. Бабушка по вечерам все чаще и чаще открывала нижний ящик старого черного комода, стоявшего в ее комнате, запускала глубоко в ящик руку и из-под ветхого постельного белья вынимала маленький сверток; она осторожно, медленно, словно продлевая удовольствие, разворачивала сверток и доставала ручные часы в золотом корпусе.

Часы, подарок деда в день двадцатилетия их свадьбы, были самым ценным из того, что имела бабушка.

Она брала часы на ладонь, любовалась ими, и на глазах у нее проступали слезы.

Вечерами она дотошно выспрашивала бабушку Аню, тетю Валю и Алю о том, как они думают, сколько могут стоить сейчас такие часы, потом, вновь заворачивая часы и пряча в ящик под белье, беззвучно шевелила губами, как бы ведя сама с собой спор и решая, завтра продать часы или еще подождать; спрятав часы, решительно задвигала ящик, отыскивала какую-нибудь вещицу, какую-нибудь безделушку, которую могли купить спекулянты на базаре.

Скоро таких вещиц совсем не осталось, и бабушка раза по три в день вынимала часы из комода.

Чем труднее приходилось нам в ту зиму, тем почему-то веселее, легче, как-то беззаботнее жилось Яснопольским. Еще, правда, с месяц после приезда отца они вели себя тихо, словно чем-то были угнетены. Самсон Аверьянович проходил по прихожей быстро, с хмурым, сосредоточенным лицом, но постепенно лицо его разгладилось, на губах вновь появилась постоянная улыбка, и он уже не торопился к себе, а останавливался поговорить, если видел, что в кухне кто-нибудь есть. Особенно часто он заходил в гости к бабушке Ане, шутил, весело разговаривал с Юрием, с его женой; громкий смех его отчетливо доходил и до нас.

Зимой Кларе Михайловне сшили новый домашний халат и мягкие тапочки. Халат был теплый, стеганый, из зеленоватого шелка, по нему, когда она проходила по прихожей, словно пробегали легкие светлые волны; воротник халата, рукава и полы были оторочены белым мехом горностая, а черные хвостики зверьков пошли на тапочки — прикрепленные на взъеме перламутровыми пуговицами, хвостики забавно мелькали из стороны в сторону.

Чуть позднее Клара Михайловна приобрела толстый золотой браслет. Он держался на руке свободно и падал на запястье, когда она ее опускала; из-за широкого и длинного рукава халата браслета не было видно, и у Клары Михайловны появилась привычка часто поправлять волосы — едва она поднимала вверх руку, как рукав халата падал к локтю, а вслед за ним туда же скользил тяжелый желтый браслет.

Никого из нас — ни бабушку, ни Алю, ни меня — Клара Михайловна не замечала, зато заигрывала с Юрием, угощала его папиросами, а с тетей Валей вела какие-то долгие разговоры; мне иногда казалось — она в чем-то ее убеждает.

Неожиданно оказалось, что у Яснопольских немало знакомых. Казалось бы, откуда им взяться, если они всего три года назад приехали в наш город? Тем более что Клара Михайловна редко выходила из дома. Но вот — появились. Днем, как раз когда я садился за уроки, она пристрастилась звонить по телефону; делать ей было нечего, она могла часами стоять в прихожей с телефонной трубкой у уха, а слышимость в доме была такая, что ее разговоры сильно отвлекали меня от занятий.

Что это были за беседы по телефону? О чем?.. Однажды она примерно с час, жеманясь и сюсюкая, с подробностями рассказывала, какой видела сон. А снилось ей, будто она летает над домами, легко парит в воздухе. В это время я решал трудную задачу, но скоро забыл о ней; представив, как Клара Михайловна летает, я принялся рисовать ее. Коротконогая, невысокая, но грузная, она на листе бумаги висела над крышами дома в своем зеленом длинном халате с широкими рукавами; на спине, пониже выпирающего шейного позвонка, трепыхались куцые воробьиные крылышки, а во рту торчала папироса, дым из нее валил темной тучей — от него разлетались перепуганные вороны.