Память по женской линии

И с личной жизнью у меня проблемы. Надеюсь, что из-за работы, а не моего несчастного свойства. Хотя какая разница? Двадцать семь лет, и никаких перспектив – до последнего месяца, но об этом позже. В швейном училище мальчиков не числилось, на работе, в ателье, тоже одни дамочки. Если клиент случайный придет, так не сам, а жена его приведет. Но это редко. Ателье у нас не шик, не «миль карден». В ночные клубы поздновато по возрасту, да и денег вечно не хватает. На улице никто со мной не знакомится… Пока училась, почему-то боялась ходить на дискотеки, дома сидела, вот и досиделась, наседка. В прошлом году подруга пригласила на выходные к себе в дом отдыха, обещала, что там познакомиться – раз плюнуть. Но за два дня только раз человечество обратилось ко мне посредством мужского пола. В столовой. Толстяк, сидевший с нами за столиком, в первый же мой обед заявил: «Девушка, у вас такие губки аппетитные, – я замерла, пусть и толстяк, комплименты-то иной вес имеют, воздушный, – такие губки, что так и хочется еще одно второе блюдо взять!» На следующий день его увезли в больницу с почечной коликой. Еще одно совпадение.

Так все и шло, как дождь этим летом, пока меня не прихватил, вместо мужчины, остеохондроз от бесконечного сидения над швейной машинкой за низким столиком. А врачиха-невропатолог из районной поликлиники у меня тогда юбку шила, повезло. И сразу меня на массаж отправила, вне очереди. Другие, которые не портнихи, массажа по полгода ждут. А я сразу попала к Денису.

Массажист – слово двусмысленное, отношение к себе вызывает разное. Знаете, например, встретишь на старых фотографиях слово «парфюм» на вывеске. Над вывеской тент натянут полосатый, вдали, в самом уголке фотографии можно разглядеть лошадь с извозчиком. И слово это, «парфюм», вызывает умиление. А на современных вывесках злит и коробит. «Массажист» – нечто слегка непристойное, со смешком. Но прихватит болезнь, и слово меняется.

Шла я к Денису (еще не знала, что Денис), как к спасителю. Правильно шла. Прямо по направлению к массажному столику. Но зашла совсем в другом направлении, далеко от поликлиники и болезней, если любовь болезнью не считать, что, в общем-то, неправильно.

Денис жил за городом с бабушкой, чуть ли не в дачном домике. Родители его давно развелись, построили себе кооперативы и новые семьи, Денис остался с бабушкой. Потому первую нашу ночь мы провели в квартире у его друга Толи, при полном отсутствии хозяина, разумеется. Какие слова говорил Денис! Если и существовали у меня какие-то смешные сомнения и комплексы, то лишь до порога Толиной квартиры. Через неделю хозяин вернулся, мы все вместе выпивали и слушали Толины рассказы о славных похождениях.

– Повезло тебе, Надежда, с Денисом, – заявил хозяин, – он человек обстоятельный, не то что я: никак не могу решить, которая из прелестниц мне милее и дороже. И, поверишь, больше всего удивляет, что же они во мне находят. По части слов-то я совсем не мастак. Не то что Денис.

Я насторожилась. Мой любимый засмеялся:

– Ты ленив, братец. Когда мы обольщаем прелестницу, мы обязаны разбудить, извлечь из тенет памяти и чувств все то высокое, что существует в нашем воображении. Ты же ленив не то что высокое колыхать – говорить. А обольщение – искусство, требующее усилий и физических, и эмоциональных.

Я не успела подумать о том, что мы не одни, вскочила, оттолкнула стакан:

– Значит, все, что ты мне говорил в этой самой комнате, – лишь средство, арсенал соблазнителя?

– Боже мой, Надя, – Денис покраснел, – мы шутим, просто болтаем бесцельно. Какое отношение к нам с тобой имеют подобные разговоры, с ума ты сошла! – Обнял меня, и я с облегчением почувствовала, что ему не стыдно. Но гнев и обида медлили отступать.

– Нельзя болтать бесцельно, все слова значимы, все меняют что-нибудь в нашем мире. – Почувствовала, что впадаю в пафос, замолчала и гневно уставилась на стакан, который оттолкнула. Стакан с легким хлопком раскололся на две ровные части.

Толя, проследивший мой взгляд, захлопал в ладоши:

– Ну, Надежда, ты даешь! – Денис ничего не заметил.

Увы, это оказались цветочки, самые первые, наподобие невзыскательной мать-и-мачехи, где-нибудь в апреле на городском пустыре, пропахшем бензином.

Потом Денис начал пропадать. На пару дней, на три, на неделю. Каждый раз он рассказывал, и довольно подробно, как его пригласили, допустим, приводить в форму известного танцовщика, причем зазывали на выступления, и если я захочу, мы в любой момент можем сходить, радушный прием и места в первом ряду обеспечены. Но я не хотела. То ездил к знаменитому профессору: беднягу скрутил радикулит перед поездкой в Англию. За неделю профессор успевал полюбить Дениса, как родного, приглашал заходить запросто. Дескать, Денисов взгляд на жизнь необычайно его приободрил и помог пережить сложный период творческих исканий. Во время рассказов любимый честно смотрел в глаза, и голос ему не изменял, и слова проскальзывали, правда, реже, те самые, из первой нашей ночи.