Память по женской линии

– Догадывались, что в помаде домой нехорошо возвращаться. Но так пунктирно догадывались, не наверняка. Частично смыли снегом. Напрасно. Родители не заметили, они же праздновали.

– И что? Вы напились? Снова стали на кухне мадеру искать? Тайком? – упорствовала вторая. Ведь она тоже была из советских «правильных» времен.

– Нет, конечно. До следующего праздника – ни-ни. Ты забыла, что это было не принято тогда. Часто праздновать, имею в виду. Вот позже, в институте…

– А мне первый раз налили коньяку в пятом классе на дне рождения у подруги. Она жила в доме Блока, у Банного моста. Мама ее налила, говорили, что мама – валютная проститутка, что редкость в те времена. А я коньяк вылила в тарелку с котлетой, в таком ужасе была от того, что это надо пить… – Вторая вознамерилась продолжить свою трогательную историю, но третий перебил, обращаясь к первому:

– Гарифыча помнишь?

– Ну ты и спросишь! – Первый наполнил рюмки: – За Гарифыча!

– Это тот, кто учил вас курить? – Сварливая вторая не унималась.

– Нет, детка, он учил нас крутить самокрутки с крепким матросским табачком, а мы, когда бывали при карманных деньгах, отдавали долг сигаретами «Шипка».

– Прямо смешно, – нахмурила разъезжающиеся брови вторая. – Все равно что подсадить на тяжелый наркотик вместо легкого. И то, что ты не куришь сейчас, – обернулась она к первому, – к этому никакого отношения не имеет! Вы же прямо в школе, прямо в его кабинете курили! Ужас!

– Ну-ну, это же на факультативе, после занятий. А на факультатив мало кто ходил: астрономия и черчение, сама понимаешь! – вступился первый. – К Гарифычу после уроков ходили те, кто числился в «трудных» учениках. Кабинет был отличный, наверху, с телескопом. Помнишь, – это третьему, – как он учил лимб наводить? Звезды помнишь?

– Ладно, вы помните названия созвездий и прочее, но это не оправдывает странное поведение учителя… – артачилась вторая, но ее перебили.

– Жена его бросила, когда Гарифычу запретили в море ходить, деньги стали не те, и дома подолгу отсвечивал, – сказал третий.

– Может, наоборот: ему стал никто не нужен, когда море закрыли? – спросил первый.

– Если никто не нужен, зачем в школу пошел? К детям? Он же гений педагогики! Витя-второгодник в колонии насиделся бы, если бы не Гарифыч! – сказал третий. – Да и Женя тоже, если честно.

– Я в принципе о том же. Мы ведь видели его бывшую, так себе рыба: крупная, гладкая, с претензией, но не дельфин и даже не тюлень, – сказал первый.

– Да она спала и с моржами, и с дельфинами, мы же видели! – сказал третий. – В одной парадной живем. Так у матросских жен водится.

– Дурак! – сказала вторая и разбила об пол тарелку с огурцами, ведь от огурцов меньше уборки, чем от седелки. – Моя тетка – матросская жена, и ни с кем она не спала!

– Да ладно! – сказал третий. – Зато мы до сих пор помним звездную карту. Не веришь? Пойдем на крышу!

Вторая промолчала. Она звездную карту не помнила, хотя сдала астрономию на отлично.

Таня-Танечка

Особых грехов за ней не числилось. Маленькая, субтильная, часто растрепанная, ресницы вниз на полщеки. На работе в своем отделе рисовала какие-то архитектурные конструкции – а кто не рисовал? Тихая такая барышня с пушистыми волосами, но угораздило же тебя влюбиться именно в нее. А ведь были подходящие: активные, шумные, любимые всей труппой самодеятельности довольно-таки известного в городе проектного института. Но нет. Влюбился в эту, пастельную.

Ладно, роль-то свою ведущую (и не только в самодеятельности) понимал, не афишировал. Но так сложилось, что собрался уехать в другую страну, нехорошую по оценкам тех времен, в Израиль, ага. Ясное дело, уволился сам, чтобы не подводить начальника отдела (начальник тоже уехал, но много позже, когда Израиль уже не считался объектом приложения продажи Родины). Ну то есть собрался уехать, но влюбился. Влюбился и уехал. А барышня, само собой, осталась, у нее и возможности не выпало уехать с любимым: во-первых, русская, во-вторых, вы не женаты.

Провожали тебя всей самодеятельной труппой, даже родители в сторону отошли, пугаясь массы поклонников. Поезд «на Израиль» отходит от Варшавского вокзала (он еще работал, во всю мощь немногочисленных путей), труппа перрон целиком заполонила, прочие отъезжающие ежатся. Собачка там еще пестренькая шлялась по перрону, почти колли, но маленькая, метиска.

– Бедная собачка, – говорю. – Как она в тесном вагоне переживет путешествие?

– Это вы бедные, что остаетесь! – весьма доброжелательно отвечает пожилая дама, хозяйка собачки.

Не обижаюсь. Что на стариков обижаться! Я же еще не знаю, что через год мы все будем бедными реально, и я обрадуюсь тому, что бабушка научила впредь запасаться крупой и макаронами. У бабушки опыт: блокада, а перед тем Гражданская и финская войны. Бабушка строго наказывала: по пять кило крупы-макарон, а еще постного масла, соли и спичек. Солью-спичками не запаслась. Не пропала, чего там, но лучше бы запаслась. Солью можно было мясо сохранять, когда мясо нечаянно перепадало. Но упущено.