Память Вавилона

– Не совсем так, – ответил Амбруаз, снисходительно улыбнувшись. – Дети Поллукса действительно считаются гражданами по праву рождения, они могут голосовать, избирать и быть избранными. Но гражданином можно также стать за важные заслуги, полезные городу, как в случае с моим отцом. Этот закон действует с тех пор, как Вавилон заключил торговые соглашения с другими ковчегами. Вы, наверно, заметили на улицах представителей многих Семей, которые переселились сюда из разных мест: с Флоры, Тотема, Циклопа, Пломбора, Гелиополиса. Ну и, конечно, бесправных, – добавил он, на сей раз с ноткой пренебрежения в голосе. – Нас зовут Крестниками Елены. У леди Елены никогда не было детей, и она стала официальной крестной матерью всех, кто не принадлежит к потомкам Поллукса. Вы тоже будете считаться ее Крестницей, пока не покинете Вавилон.

Офелия очень надеялась, что избежит такой чести. В последний раз, когда она попала под опеку Духа Семьи, это едва не стоило ей жизни.

– Но вернемся к одежде, – сказал Амбруаз, снова ныряя в шкаф. – Вы должны помнить, что каждое украшение, каждая деталь вашего костюма имеет вполне определенное значение. По сути дела, это особый код! И если вы рассчитываете прожить на Вавилоне подольше, советую вам усвоить наши местные обычаи, чтобы избежать недоразумений.

Офелия всегда надевала не глядя первое попавшееся платье, но теперь поняла, что раствориться в толпе Вавилона не так-то просто: для правильной экипировки ей понадобится немало усилий.

– А как поступают с теми, кто одевается вразрез с правилами?

– Они должны заплатить штраф городу. И чем серьезнее нарушение, тем выше штраф.

Девушка выронила стопку одежды, которую вручил ей Амбруаз. Печально было сознавать, что, родившись с нормальными руками, каждая на своем месте, она еще более неуклюжа, чем он.

– Оставайтесь у нас ночевать, – предложил ей юноша, взглянув на меркнущий дневной свет за окнами. – А завтра, с утра пораньше, мы отправимся на поиски вашей сумки.

– Но Мемориал… Разве в него невозможно попасть уже сегодня?

Амбруаз изумленно воззрился на свою гостью.

– Да он закроется раньше, чем мы туда доедем. Я вижу, это место сильно привлекает вас. Что именно вы хотите там найти?

– Это… личное, – ответила Офелия и тут же упрекнула себя за резкость, увидев, как с лица Амбруаза сбежала улыбка.

– О, простите мою нескромность. Идите за мной, miss, вам, наверно, нужно умыться и отдохнуть. И, я думаю, вы проголодались. Разделите со мной ужин?

Офелия подобрала с пола упавшие вещи, поправила очки и взглянула на кресло, которое, мерно поскрипывая, уже катилось к двери.

– Амбруаз!

– Да, miss?

– Скажите, почему вы мне помогаете?

Колесики кресла внезапно замерли, взвизгнув на мраморном полу, но Амбруаз не обернулся. Офелия издали увидела, как его необычные руки вцепились в подлокотники.

– Потому что вы не робот.

Память

Офелия никак не могла заснуть. Она то и дело открывала и закрывала крышку часов Торна, даже не глядя на циферблат, а просто желая услышать знакомый щелчок.

Щелк-щелк… Щелк-щелк…

Девушка откинула простыню и устремила близорукий взгляд на пятнышки света за окном, еле видные сквозь москитную сетку, пытаясь определить, что это – звезды или уличные фонари. Легкий ветерок, скользнувший в окно, разносил по комнате свежий аромат эвкалиптов. Ночную темноту пронизывало стрекотание цикад.

Щелк-щелк… Щелк-щелк…

Офелию пробирала дрожь. И хотя днем солнце немилосердно опалило ее лицо, сейчас она чувствовала себя оледеневшей. Этой ночью пустота, разверзшаяся у нее внутри, стала такой невыносимой, словно из жизни девушки исчез не только Торн, но и частица ее самой. И теперь затылок Офелии, прежде защищенный густыми спутанными волосами, помнивший касания старого ленивого шарфа или, в редких случаях, ласку жестковатых рук тетушки Розелины, овеивал лишь прохладный ночной воздух.

Щелк-щелк… Щелк-щелк…

А что, если она ошиблась ковчегом? Что, если между безголовой статуей Мемориала и обезглавленным солдатом из ее чтения нет никакой связи? Что, если единственный путь, который она отыскала, ведет в тупик?

Щелк-щелк… Щелк-щелк…

Офелия все еще бодрствовала, когда заря начала разгонять ночную тьму и проснувшиеся деревья зашелестели под утренним бризом. Но дневной свет вернул ей прежнюю решимость.

– Сегодня я разыщу свой шарф, исследую Мемориал и найду какой-нибудь заработок, – объявила она зеркалу в своей комнате.

Девушка кое-как пригладила своевольные кудри – за ночь они распушились вовсю, окружив темным ореолом ее лицо, ставшее пунцовым под солнцем Вавилона, – и начала одеваться.

Несмотря на содействие механической горничной, ей пришлось повозиться, прежде чем она освоила новый наряд. Поверх короткой туники полагалось накинуть длинное полотнище тоги, пропустить его между ногами, а затем обмотать им торс, оставив обнаженным одно плечо. Весь этот сложный ансамбль скреплялся фибулой[5], подгрудной повязкой и поясом, но Офелия сильно опасалась, что при первом же неверном движении одеяние распустится и упадет к ее ногам.