Память Вавилона

Молчание длилось долго, поистине бесконечно.

– Ах, да. Вы же не разговариваете, – наконец произнес он.

В гостиной мерно тикали часы. Отец погрузился в чтение своей тетрадки. Неужели он забыл про Викторию?

– Ваша мать написала мне, – неожиданно проговорил он, упершись пальцем в страницу, – что ваше здоровье вызывает у нее опасения. На мой взгляд, вы нисколько не похожи на больную.

Величественная фигура Отца, по-прежнему обращенная к окну, застыла на месте, однако лицо повернулось, как на шарнире, словно шея Фарука могла вращаться на все триста шестьдесят градусов.

Когда бесстрастный взгляд Отца упал на Викторию, у нее мгновенно разболелась голова.

– Вы не похожи на больную, если, разумеется, исключить тот факт, что вы не способны ни говорить, ни ходить.

Чем дольше Отец смотрел на Викторию, тем острее становилась боль.

Он ее наказывал, а если наказывал, значит, она наверняка в чем-то провинилась. Ей стало страшно. Страшно, что он никогда ее не полюбит.

Она чувствовала, как по щеке катится слеза, но не осмеливалась смахнуть предательскую каплю.

Отец снова отвернулся к окну. Боль немедленно прошла.

– Об этом мы не подумали. Мой дар… Возможно, вы еще не готовы выдержать его. Эта встреча преждевременна.

Виктория не понимала, что пытался объяснить ей Отец. Она даже не знала, действительно ли он обращается именно к ней. Он всегда употреблял множество непонятных слов.

– Не стану более навязывать вам свое присутствие.

Когда он уже собрался уходить, снова зазвонил дверной колокольчик. Послышался шум шагов и приглушенный шепот. Узница кресла, Виктория ждала вместе с Отцом. Она так сильно вспотела, что ее платье буквально приклеилось к телу.

Внезапно резкий запах духов обжег ей ноздри.

– Монсеньор! Я тут транзитом… то есть с визитом, навещаю дорогих вокруг… то есть подруг, но не знала, что вы есть… пардон, что вы здесь. Так что увольте… то есть позвольте мне выразить вам свое прочтение… то есть почтение.

Викторию охватила дрожь. Золотая-Дама стояла совсем близко, прямо у нее за спиной. Под громкий звон позолоченных подвесок своего покрывала она прошла в гостиную.

– Кто вы такая?

Отец задал вопрос, даже не взглянув на Золотую-Даму. Он нашел на подоконнике бонбоньерку, и та, похоже, заинтересовала его гораздо больше, чем незваная гостья.

– Мадам Кунигунда, мой превосходитель… то есть мой повелитель. Лучшая ваша иллюзионистка по специям… пардон, специалистка по иллюзиям.

В гостиную вернулась Мама, но ее появление не успокоило Викторию. Девочка в ужасе смотрела, как Золотая-Дама, положив руку на кресло, впилась в бархатную обивку длиннющими красными ногтями, похожими на ножи.

– Измените вас… то есть извините меня за то, что я так отчаянно вверглась… то есть нечаянно вторглась в ваш пресный… пардон, тесный семейный круг.

Той самой рукой, которой она закрыла глаза Второй-Золотой-Даме, эта Золотая-Дама погладила белые волосы Виктории. Она встала совсем рядом, полностью накрыв девочку своей тенью.

Своими тенями.

Виктория мгновенно спряталась под стол. В ужасе она совершила путешествие, оставив Вторую-Викторию сидеть в кресле в мокром от пота платье.

Сквозь кружевную скатерть блестело покрывало Золотой-Дамы, рядом виднелись зеленые шелковые сапожки Мамы и лакированные туфли Старшей-Крестной. Где-то вдалеке лихорадочно стучало сердце Второй-Виктории и разговаривали взрослые, а скрытый глубоко внутри страх отчаянно кричал во всю силу ее молчания.

В гостиной появилась новая пара обуви. Хотя из-за путешествия она выглядела довольно размыто, Виктория сразу же узнала референта – по голосу.

– Тысячу раз прошу меня простить за то, что осмеливаюсь торопить вас, монсеньор! Но вас ждут на заседании. Ведь у монсеньора такой плотный рабочий график!

Виктория услышала, как затрещал паркет под медленной поступью Отца. Огромные белые сапоги неторопливо направились к столу. Когда пол заскрипел еще громче, Виктория, к великому своему ужасу, увидела, что Отец наклонился и кончиками пальцев – бесконечно длинных пальцев – приподнял кружевную скатерть.

– О, это всего лишь рисунки, – сказала Мама. – Малышка часто устраивается там играть и рисовать. Правда, дорогая? – обернулась она ко Второй-Виктории.

Бледные, словно фарфоровые глаза Отца не смотрели ни на сидевшую в кресле Вторую-Викторию, ни на раскиданные по полу рисунки. Они пристально уставились на ту Викторию, которая пряталась под столом.

Значит, Отец видел ее?

– Монсеньор, – умоляюще напомнил референт, – ваше заседание…

– Уходите.

Отец едва шевелил губами. Придерживая двумя пальцами скатерть, он продолжал наклоняться, отчего его длинная коса соскользнула на пол, словно пролившееся молоко.

– Немедленно.

– Монсеньор! – заволновалась Мама. – Вам что-то не понравилось?

Забившись под стол, Виктория с изумлением разглядывала Отца. Ей всегда казалось, что он не любит ее, но он никогда не смотрел на нее так, как только что взглянул на Золотую-Даму.