Память всех слов

«Мы собираем Ее слова. Я их тоже собираю. Стараемся их запомнить. Запомнить все слова, которые Она сказала. Память этих слов указывает нам путь. Однажды Она назвала Майху своей родительницей. О Реагвире вспоминала как об отце… Понимаешь? Госпожа Войны и Владыка Битв. Значит ли это, что родилась Она на кровавом поле? Сказала, что сердцем Ее была чистейшая из душ… неужели говорила о ребенке? Мы все знали, что должна она происходить из будущих дней. Другого места, откуда она могла бы прийти, просто нет. Понимаешь?»

Альтсин бессильно свисает, раненые ноги отказываются повиноваться; плечевые суставы пульсируют, хотя боль далека и не важна, голова его падает на грудь. Он видит серые и красные полосы, что клубятся вокруг его ног.

Поле зрения сужается до точки: он словно смотрит сквозь дырку от ключа.

Он умирает.

А тот старый божок мучает его своим бормотанием.

– Кто! – кричит он. – О ком ты говоришь?

Голову его наполняет полный удивления шепот:

«Так ты не знаешь? Не догадываешься? Нет… действительно нет. Потянись к воспоминаниям Кулака Битвы и скажи, кого не было во время тех войн, что вы зовете Войнами Богов или Войнами с Нежеланными. Нежеланными… хорошее слово, вы не желали нас, хотя законы наши были не хуже ваших… нет… это история для следующего раза… Кого не было?! – Голос божка отзывается вдруг рыком обиженного океана: – Кого нет в его воспоминаниях?! Кого не помнит Кулак Битвы?!»

Что-то движется внутри вора, давит на живот, сердце, легкие, разрывает его изнутри. Он смотрит на себя, проваливается и возносится одновременно. Ему холодно, вокруг темно, а посредине этой темноты помигивает белая точка. Альтсин бежит к ней, а точка вырастает в фигуру сидящего на корточках мужчины, чье лицо… Он знает это лицо… это лицо его брата… близнеца, умершего, потому что он был… сущностью, которую использовали.

Это его собственное лицо: темные глаза, черные волосы, бледная кожа. Ему двадцать, тридцать, сто лет, он смотрит, как пылают города и села, видит реки, несущие столько трупов, что можно перейти на другой берег, не замочив ног. Он любит, ненавидит, выжигает душу в пепел и бродит по миру, уничтожая все, на что падет его взгляд. Он плачет над тем, что сделал, и над тем, чего не сделал. Тоскует о прикосновении, мягком, словно зимний мех лисы. О поцелуе теплых губ. О…

Вор смотрит на него. Они знают друг друга. Души их занимают это тело годами, а потому обмен мыслями и эмоциями происходит совершенно без проблем. Он знает, что тот, другой, поглотил воспоминания, которыми одарил Альтсина божок сеехийцев, и что что-то в нем сломалось. Легко ненавидеть неизвестного врага. Но загляни ему в душу – и держащая нож рука задрожит.

«Кого ты не помнишь? – спрашивает он у мужчины. – Кого тогда не было?»

Тот смотрит глазами, в которых усталость мешается с болью и мрачным отчаянием. Вор ухмыляется: именно отчаяние известно ему лучше всего, это оно гнало его по миру в последние годы. Они и правда имеют много общего друг с другом: фрагмент божественной души и портовый воришка.

А потом Кулак Битвы складывает руки, словно в молитве, и понимание бьет в Альтсина, как молния, прямо в голову. Вор чувствует, как все вокруг распадается на куски, и он – хотя клялся милосердием Матери не делать этого больше – ныряет в воспоминания, которые делит с этим безумным сукиным сыном.

Ищет.

Нет Ее.

Баэльта’Матран.

Не было Ее.

«Понимаешь? – Оум тоже врывается в его мысли. – Не было Ее! Почти все Войны Богов, больше ста лет не было от нее и следа! А ведь Баэльта’Матран должна быть Предвечной, должна быть Первой и Последней. Праматерью Богов и Той, Которая Все Создала».

Альтсин пытается вытолкнуть этот голос из головы, упорядочить мысли, но сеехийский божок не дает ему шанса: