Память земли

Чернильные пятна на столе были прежними, арбузное семечко, запавшее в щель меж досками, оставалось тем же, а Люба чувствовала себя другой. Было здорово три часа кряду сидеть с секретарями партийной и комсомольской организаций, обсуждать и оперативно выполнять план агитационного наступления. Агитация — участок решающий!

После ухода секретарей появилась лично Настасья Семеновна Щепеткова, заметила, что агитация — это неплохо, но надо бы и работать… Инженеры приступают к описи общественного сектора, а тут и в секторе частном, уже законченном, так понапорчено, что приехал следователь-полковник, вот-вот в Совет припожалует.

Люба давно была по-девчачьи влюблена в Щепеткову, в ее резкие на темном лице, будто синькой подсиненные зубы и белки; Любу покоряла эта уверенная в себе председательница, хотелось повторять ее неизменно медлительные, властные движения, и с такой же как бы горделивостью одеваться. Вот и сегодня, в метель, народ кулёмал на себя что ни по́падя, лишь бы теплей, а эта была в коротком, присборенном в талии кожушке, в козьей шали, брошенной на затылок, открывающей со лба тугие, совсем цыганские волосы, засыпанные снегом; и было очень обидно, что Любина агитработа не вызвала в гостье радости.

— А полковничек легок на помине! — ухмыльнулась Щепеткова, кивнула на окошко.

Там остановился армейский вездеход — железный ящик с намотанными на скаты цепками, с пристегнутым к борту шанцевым инструментом, которым густо запорошенные шофер и пассажир, видно, не раз откапывались дорогой. Щепеткова засмеялась:

— Несло ж по такой погодушке. Вроде на гулянку…

Полковник был в гражданском. Он стянул меховые, набитые снегом перчатки, за руку поздоровался с обеими женщинами и, узнав, что из них двоих советская власть — Люба, предъявил ей документ. Затем сказал шоферу привезти руководителя описи — инженера Петрова и общественную представительницу на описи — Марию Зеленскую. Его бесцветные крохотные глазки были вялыми, но, кажется, отмечали все, что ему надо и даже чего не надо. Во всяком случае, Любу спросил сразу:

— Учитесь управлять?

Когда появился Петров, а сзади растерянная Маруся Зеленская с измазанной в муке щекой — видать, бросила дома тесто, — он сообщил, что приехал установить, нет ли в хуторе приписок в пользу домовладельцев, что явилось бы уголовным преступлением; или, наоборот, ущемления переселенцев, что явилось бы преступлением политическим и за что придется отвечать председателю колхоза, председателю. Совета и инженеру Петрову… Излагал это однотонно, без выражения, должно быть объездив с такими задачами уже не один затопляемый колхоз и устав от разговоров.

— С какого двора приступали? — спросил он поникшего Петрова.

— С двора Фрянсковых…

— Отлично, — сказал полковник. — Едемте.

3

Порог Фрянсковых Люба переступила, как все. Взяла и переступила!.. Хозяева находились в кухне. Был тот предобеденный час, в какой еще недавно Люба, заскочив с работы, помогала здесь Фрянчихе ставить миски, говорила ей «мама» или, улыбаясь Василию, возилась с прибежавшими из школы Гришкой и Ленькой.

Сейчас семейство недоуменно оглядывало вошедших, особенно Любу. Она натыкалась глазами на Василия и свекровь, на вопросительные физиономии мальчишек; отворачиваясь, упиралась в котят, играющих на подстилке, и, чтоб не бежать отсюда, старательно снимала перчатки. Полковник пояснил, для чего он с товарищами явился, и Фрянчиха, не овладевшая собой вначале, засияла, принялась уверять, что котята только что умывались, намыли — такие молодцы! — хороших людей; кинулась ставить на стол борщ с гусятиной, двигать к столу табуретки, уверяя, что хоть бога нема, а вот привел же дорогих людей на обед!..

Полковник твердо отказался, но она не сдалась, на обе половины распахнула двери в зал, певуче шутила:

— Заходите, гости будете. Водки купите — хозяева будете.

Всегда, завидя, бывало, в окне Зеленскую, она говорила Любе: «Ишь, пошла, гадюка». Теперь же двигала к Зеленской стул, с угодливостью обметала полотенцем, и Люба от стыда не знала, куда деваться, а Фрянчиха и ей двигала стул, сметала с него несуществующие пылинки. Дмитрий Лаврович вздыхал, Гришка с Ленькой ничего не понимали; Василь, к его чести, мрачно глядел мимо матери. Брачная никелевая кровать Любы и Василя сияла белизной накидок. Над нею на стене улыбалась намалеванная на клеенке пышногрудая дева, как всегда нюхала сирень и кормила лебедей, а из-под кровати виднелись желтые выходные туфли Василя, стояли на том месте, где был недавно Любин чемодан.

Инженер Петров держал перед полковником акт описи, прибрав к самым краям пальцы, чтоб не мешали. Полковник прошел по акту глазами, потом наторенною рукой специалиста, косточкой среднего пальца обстукал стены зала и кухни. Он не обращался ни к Любе со Щепетковой, ни к вызванной им же Марусе Зеленской; явно за все поездки ему надоело заниматься формальной ерундовиной — советоваться с несведущими людьми. Кончив обстукивать, достал из кармана электрический фонарь, полез на чердак, затем в подпол, вылез злой, спросил Дмитрия Лавровича:

— Жалобы?