Память земли

Просторно зимой в степи. Даже опытным глазом не сразу определишь, где заснеженный перекат перевалил за горизонт, где он кончился и начался новый. На телеграфных столбах тускло блестят изоляторы, провисают в ледяной налипи провода. Ни деревца, ни кустика… Пройдет человек, а за следом валенок струятся змейки снежной пыли, нигде не задерживаются на гладком, словно выструганном поле.

Километр за километром отщелкивает спидометр машины, мчащейся по отшлифованному жирному профилю, окропленному бензином и маслом. Промелькнет нежилая зимой тракторная бригада с флагом, закаменелым от зимнего дождя, с забытой стенгазетой на вагончике; мелькнут кирпичные постройки МТС, хаты — и снова мертво. Лишь степь во всем мире да небо без голубизны, без единой птицы в белесых пустых просторах.

И только когда взметнется наконец шоссе на вершину последнего двадцатикилометрового переката — откроются глазам живые придонские станицы. Веселые дымки над крышами — голубые от кизячной топки, серые от соломенной; высоченные вербы с красноватым лозовым подлеском — молодельником; бойкие легковички и грузовики на дорогах; бесчисленные точки — рыбалки на каменно-зеленом зеркале Дона. А совсем спустишься к берегу — тут и домовитый лай собак из садов, и шустрые пацанята, что наперебой объясняют дорогу; запахи ивового леса и близкой реки, смешанные с запахами сена и скота во дворах. За заборами перебранка индюков, звуки радио из растворенной хаты, кудахтанье курицы, снесшейся в теплом сарае. У калиток деды с цигарками. Возле сельмагов голосистые тетки, вечно полные, точнее — переполненные брызжущей активностью, едва соберутся вместе. Поставив на снег кошелки, натягивая на лоб сползающие от жестикуляции платки, «доказывают» одна другой, отгоняют ребятишек, мешающих откровенному разговору. И упаси, не приведи не только ребятишкам, а и взрослому послушать их, когда берут на зубок неудалого («мать его курица!») директора совхоза — дурноеда и дурочкина полюбовника, а заодно задрипу, «каких и не найтить», — его супругу вместе с шибко интеллигентной свояченицей!.. Это — Дон.

2

Комиссия, приехавшая описывать колхоз имени Щепеткова, состояла из четырех инженеров и девушки-техника. С ними вместе прибыл секретарь райкома Сергей Петрович Голиков. Приехавшие сидели в сельсовете. На дощатой стене на гвоздях висели их пальто, на подоконнике лежали кашне и портфели. Председатель сельского Совета Степан Степанович Конкин стоял на своем хозяйском месте, за столом, ободряюще улыбался инженерам, будто ребятам-студентам, которые прибыли в колхоз на уборку и нуждаются в теплой поддержке.

— Ну что ж, товарищи, — говорил он, — работайте! Списки домовладельцев мы вам дадим, жилье приготовим, чтоб было вам где отдыхать, кушать. Послали насчет квартир? — обернулся он к Любе Фрянсковой.

— Уже, Степан Степанович, — подтвердила Люба, с опаской поглядывая на необычных гостей.

По всему, Конкин заранее готовился к встрече. Он был в шевиотовом темно-синем костюме, в тугом галстуке. Из рукавов виднелись манжеты, сияя жесткой крахмальной белизной, и парадность вида нарушалась лишь вставленной в мундштучок огромнейшей махорочной цигаркой, скрученной из газеты.

— Поозябли небось в дороге? — усмехнулся он, открыл дверцу печи и, подтянув рукава с манжетами, стал по-женски умело подбрасывать совком подсолнечную лузгу. — Натопим — повеселеете, — объяснял он, продирая немецким штыком колосники, отчего в поддувало сыпался жар, а в борове гудело, точно в форсунке. Огонь освещал коротенькие волосы председателя — крепко смоченные, причесанные от виска на пробор, его хрящеватые уши, острый нос и острый подбородок. Живое лицо было настолько худым, что каждая перебегающая мышца — крутая, ребристая — четко виднелась под тонкой кожей, когда он улыбался.

Он захлопнул печку, посерьезнел. Отколол булавку на внутреннем кармане пиджака и достал из кармана ключ на стальном натертом колечке. Потом отпер сейф, вынул конторскую книгу, положил ее перед секретарем райкома на столе.

— Вот так! — сказал он, будто подвел итог прежней жизни хутора.

Книга была прошита по корешку шпагатом, и концы шпагата припечатаны к жесткой обложке круглой сургучной печатью. Здесь были записаны жители хутора — от недельных младенцев до стариков, указаны место и время рождения каждого человека, его занятие, имущество, семейное положение. Против иных фамилий стояло «убыл», против некоторых — «умер».

Сергей Голиков подвинул книгу стриженному под машинку круглоголовому мужчине в массивных пластмассовых очках и объяснил Конкину:

— Инженер Петров назначен ответственным за инвентаризационную комиссию.